Жена барабанщика была в церкви и смотрела на новый алтарь, уставленный образами и украшенный резными херувимчиками. Какие они были хорошенькие! И те, с золотым сиянием вокруг головок, что были нарисованы на холсте, и те, что были вырезаны из дерева, а потом раскрашены и вызолочены. Волоски у них отливали золотом; чудо, как было красиво! Но солнечные лучи были ещё красивее! Как они сияли между тёмными деревьями, когда солнышко садилось! Какое блаженство было глядеть в этот лик Божий! И жена барабанщика загляделась на красное солнышко, думая при этом о малютке, которого скоро принесёт ей аист. Она ждала его с радостью и, глядя на красное солнышко, желала одного: чтобы блеск его отразился на её малютке; по крайней мере, чтобы ребёнок походил на одного из сияющих херувимов алтаря!
И вот, когда она, наконец, действительно держала в объятиях новорожденного малютку и подняла его показать отцу, оказалось, что ребёнок в самом деле был похож на херувима: волосы у него отливали золотом; на них как будто легло сияние закатившегося солнышка.
— Золотой мой мальчик, сокровище, солнышко моё! — воскликнула мать и поцеловала сияющие кудри. В комнатке барабанщика словно гремела музыка, раздавалось пение, воцарились радость, веселье, жизнь, шум! Барабанщик принялся выбивать на своём барабане такую дробь, что держись! Барабан — большой пожарный барабан — так и гремел: «Рыжий! У мальчишки рыжие волосы! Слушай, что говорит барабанная кожа, а не мать! Трам-там-там!»
И весь город говорил то же, что барабан.
Мальчика снесли в церковь и окрестили. Ну, против имени сказать было нечего: ребёнка назвали Петром. Весь город и барабан звали его «рыжий барабанщиков Пётр», но мать целовала золотистые волосы сына и звала его «золотым мальчиком».
На глинистом откосе у дороги было выцарапано много имён.
— Слава! Она что-нибудь да значит! — указал барабанщик и выцарапал там своё имя и имя сынка.
Прилетели ласточки; они видели в своих странствиях надписи попрочнее, вырезанные на скалах и на стенах храмов в Индостане, надписи, вещавшие о могучих, славных владыках; но они были такие древние, что никто уже не мог прочесть их, никто не мог выговорить этих бессмертных имён.
Слава! Знаменитое имя!
Ласточки устраивали себе на откосе гнёзда, выкапывая в мягкой глине ямки; дождь и непогода тоже помогали стирать выцарапанные там имена. Скоро исчезли и имена барабанщика и Петра.
— Петрово имя всё-таки продержалось полтора года! — сказал отец.
«Дурак!» подумал пожарный барабан, но сказал только: «Дур-дур-дур-дум-дум-дом!»
Рыжий барабанщиков Пётр был мальчик живой, весёлый. Голос у него был чудесный; он мог петь и пел, как птица в лесу, не зная никаких мелодий, и всё-таки выходила мелодия.
— Он будет певчим! — говорила мать. — Будет петь в церкви, стоять под теми прелестными вызолоченными херувимчиками, на которых так похож!
«Рыжий кот!» — говорили городские остряки. Барабан часто слышал это от соседок.
— Не ходи домой, Пётр! — кричали уличные мальчишки. — А то ляжешь спать на чердаке, а в верхнем этаже загорится! Вашему пожарному барабану будет дело!
— Берегитесь-ка вы барабанных палок! — сказал Пётр и, как ни был мал, храбро пошёл прямо на мальчишек и ткнул кулаком в брюхо ближайшего. Тот полетел кверху ногами; остальные — давай Бог ноги!
Городской музыкант, такой важный, знатный, — он был сыном придворного буфетчика — очень полюбил Петра, часто призывал его к себе, давал в руки скрипку и учил его играть. У мальчика оказался талант; из него должно было выйти кое-что получше простого барабанщика — городской музыкант!
— Солдатом я буду! — говорил сам Пётр. Он был ещё маленьким мальчуганом, и ему казалось, что лучше всего на свете, это — носить мундир и саблю, да маршировать под команду: раз-два, раз-два!
— Выучишься ходить под барабан! Трам-там-там! — сказал барабан.
— Хорошо, кабы он дошёл до генерала! — сказал отец. — Но тогда надо войну!
— Боже упаси! — сказала мать.
— Нам-то нечего терять! — заметил отец.
— А мальчугана нашего? — возразила мать.
— Ну, а подумай, если он вернётся с войны генералом!
— Без руки или ноги! Нет, пусть лучше мой золотой мальчик останется целым!
«Трам-там-там!» загремел пожарный барабан, загремели и все барабаны. Началась война. Солдаты выступили в поход, с ними ушёл и барабанщиков Пётр, «рыжая макушка», «золотой мальчик»! Мать плакала, а отец уже видел сына знаменитым; городской же музыкант находил, что Петру не следовало ходить на войну, а служить искусству дома.
«Рыжая макушка!» говорили солдаты, и Пётр смеялся, но если кто-нибудь говорил: «Лисья шкура!», он закусывал губы и смотрел в сторону, пропуская эти слова мимо ушей.
Мальчик был шустрый, прямой и весёлый, а «весёлый нрав — лучшая походная фляжка», — говорили его старые товарищи.
Часто приходилось ему проводить ночи под открытым небом, мокнуть в дождь и непогоду до костей, но весёлость не покидала его, барабанные палки весело выбивали: «Трам-там-там! В поход!» Да, он прямо рождён был барабанщиком!
Настал день битвы; солнце ещё не вставало, но заря уже занялась; в воздухе было холодно, а бой шёл жаркий. Стоял густой туман, но пороховой дым был ещё гуще. Пули и гранаты летали над головами и в головы, в тела, в руки и ноги, но солдаты всё шли вперёд. То тот, то другой из них падал, поражённый в висок, побелев, как мел. Но маленький барабанщик не бледнел; ему ещё не пришлось потерпеть вреда, и он весело посматривал на полковую собаку, прыгавшую впереди так беззаботно, как будто кругом шла игра, как будто ядра были только мячиками!
«Марш! Вперёд!» Эта команда была переложена на барабан, и такой команды не берут назад, но тут её пришлось взять назад, — разум приказывал! Вот и велено было бить отбой, но маленький барабанщик не понял и продолжал выбивать: «марш! вперёд!» И солдаты повиновались барабанной коже. Славная-то была барабанная дробь! Она выиграла сражение готовым отступить.
Битва многим стоила жизни; гранаты рвали мясо в клочья, поджигали вороха соломы, в которые заползали раненые, чтобы лежать там брошенными много часов, может быть — всю жизнь! Но что пользы думать о таких ужасах! И всё же о них думается — даже далеко от поля битвы, в мирном городке. Барабанщик с женою тоже не переставали о них думать: Пётр был, ведь, на войне!
— И надоело же мне это хныкание! — сказал пожарный барабан.
Дело было в самый день битвы; солнце ещё не вставало, но было уже светло; барабанщик с женою спали, — они долго не засыпали накануне, разговаривая о сыне: он был, ведь, там, «в руках Божиих». И вот, отец увидал во сне, что война кончена, солдаты вернулись, и у Петра на груди серебряный крест. Матери же приснилось, будто она стоит в церкви, смотрит на резных и нарисованных на образах херувимов с золотыми кудрями и видит среди них своего милого «золотого мальчика». Он стоит в белой одежде и поёт так чудесно, как поют разве только ангелы! Потом он стал возноситься вместе с ними на небо, ласково кивая матери головою…
— Золотой мой мальчик! — вскрикнула она и проснулась. — Ну, значит, Господь отозвал его к Себе! — И она прислонилась головой к пологу, сложила руки и заплакала. — Где-то он покоится теперь? В огромной общей могиле? Может быть, в глубоком болоте? Никто не знает его могилы! Никто не прочтёт над нею молитвы! — И из уст её вырвалось беззвучное «Отче Наш»… Потом голова её склонилась на подушку, и усталая мать задремала.
День клонился к вечеру; над полем сражения перекинулась радуга, упираясь одним концом в лес, другим — в глубокое болото. Народ верит, что там, куда упирается конец радуги, зарыт клад, золото. Тут и действительно лежало золото, «золотой мальчик». Никто не думал о маленьком барабанщике, кроме его матери, вот почему ей и приснилось это.
Дни проходили; жизнь текла, думы росли!
Но с его головы не упало ни единого волоска, ни единого золотого волоска!
«Трам-там-там, и он к вам!» мог бы сказать барабан, могла бы пропеть мать, если бы она ожидала сына, или увидала во сне, что он возвращается.
С песнями, с криками «ура», увенчанные свежею зеленью возвращались солдаты домой. Война кончилась, мир был заключён. Полковая собака бежала впереди, описывая большие круги, словно ей хотелось удлинить себе дорогу втрое.
Дни и недели проходили, и вот, Пётр вступил в комнатку родителей. Он загорел, как дикарь, но глаза и лицо его так и сияли. Мать обнимала, целовала его в губы, в глаза, в рыжие волосы. Мальчик её опять был с нею! Он, правда, вернулся без серебряного креста на груди, как снилось отцу, но зато целым и невредимым, чего и не снилось матери. То-то было радости! И смеялись и плакали вместе. Пётр даже обнял старый барабан.
— Ты всё ещё тут, старина! — сказал он, а отец выбил на барабане громкую, весёлую дробь.
— Подумаешь, право, в доме пожар! — сказал пожарный барабан. — Макушка вся в огне, сердце в огне, «золотой мальчик» вернулся! Трам-там-там!
А потом? Потом что? Спроси-ка городского музыканта!
— Пётр перерос барабан! Пётр перерастёт и меня! — говорил он, даром что был сыном придворного буфетчика! Но всё, чему он выучился за целую жизнь, Пётр прошёл в полгода.
В сыне барабанщика было что-то такое открытое, сердечное. А глаза и волосы у него так и сияли, — этого уж никто не мог отрицать.
— Ему бы следовало красить свои волосы! — говорила соседка. — Вот дочери полицмейстера это отлично удалось, и она сделалась невестою!
— Да, но ведь волосы у неё сразу позеленели, как тина, и ей вечно придётся краситься!
— Так, что ж! Средств у неё на это хватит! — отвечала соседка. — И у Петра они есть! Он вхож в самые знатные семейства, даже к самому бургомистру, обучает игре на фортепьяно барышню Лотту!
Да, играть-то он умел! Он вкладывал в игру всю свою душу, и из-под его пальцев выливались чудные мелодии, которых не было ни на одной нотной бумаге. Он играл напролёт все ночи — и светлые и тёмные. Это было просто невыносимо, по словам соседей и барабана.
Он играл, а мысли уносили его высоко-высоко, чудные планы роились в голове… Слава!..
Дочка бургомистра Лотта сидела за фортепьяно; изящные пальчики бегали по клавишам и ударяли прямо по струнам Петрова сердца. Оно как будто расширялось в груди, становилось таким большим-большим! И это было не раз, не два, а много раз, и вот, однажды, Пётр схватил эти тонкие пальчики, эту прекрасную руку, поцеловал её и заглянул в большие чёрные глаза девушки. Бог знает, что он сказал ей при этом! Мы можем только догадываться. Лотта покраснела до ушей, но не ответила ни слова: как раз в эту минуту в комнату вошёл посторонний, сын статского советника; у него был большой, гладкий лоб, доходивший до самого затылка. Пётр долго сидел с ними, и Лотта так умильно улыбалась ему.
Вечером, придя домой, он заговорил о чужих краях и о том кладе, который лежал для него в скрипке.
— Трам-там-там! — сказал барабан. — Он совсем спятил! Право, в доме как будто пожар!
На другой день мать отправилась на рынок.
— Знаешь новость, Пётр? — спросила она, вернувшись оттуда. — Славная новость! Дочка бургомистра Лотта помолвлена вчера вечером с сыном статского советника!
— Не может быть! — воскликнул Пётр, вскакивая со стула. Но мать сказала «да», — она узнала эту новость от жены цирюльника, а муж той слышал о помолвке от самого бургомистра.
Пётр побледнел, как мертвец, и упал на стул.
— Господи Боже! Что с тобой? — воскликнула мать.
— Ничего, ничего! Только оставь меня! — ответил он, а слёзы так и побежали у него по щекам ручьём.
— Дитятко моё милое! Золотой мой! — сказала мать и тоже заплакала. А барабан напевал — конечно, про себя: «Lotte ist todt! Lotte ist todt! Вот и песенке конец!»
Но песне ещё не был конец; в ней оказалось ещё много строф, чудных, золотых строф!
— Ишь, ломается, из себя выходит! — оговаривала соседка мать Петра. — Весь свет должен читать письма её «золотого мальчика» и газеты, где говорится о нём и о его скрипке. Он и денег ей высылает немало, а это ей кстати теперь — овдовела!
— Он играет перед королями и государями! — говорил городской музыкант. — Мне этого не выпало на долю, но он — мой ученик и не забывает своего старого учителя.
— Отцу снилось, что Пётр вернулся с войны с серебряным крестом на груди, но там трудно заслужить его! Зато теперь у него командорский крест! Вот бы отец дожил! — рассказывала мать.
— Он — знаменитость! — гремел пожарный барабан, и весь родной город повторял: сын барабанщика, рыжий Пётр, бегавший мальчиком в деревянных башмаках, бывший барабанщик, музыкант, игравший на вечеринках танцы —знаменитость .
— Он играл у нас раньше, чем в королевских дворцах! — говорила жена бургомистра. — В те времена он без ума был от нашей Лотты. Он всегда метил высоко! Но тогда это было с его стороны просто дерзостью! Муж мой так смеялся, узнав об этой глупости. Теперь наша Лотта — статская советница!
Золотые были сердце и душа у бедного мальчугана, бывшего барабанщика, который заставил идти вперёд и победить готовых отступить.
В груди у него был золотой клад, неисчерпаемый источник звуков. Они лились со скрипки, словно она была целым органом, словно по струнам её танцевали эльфы летней ночи. В этих звуках отдавались и пение дрозда, и полнозвучный человеческий голос. Вот почему были так очарованы его слушатели, вот почему слава его прогремела далеко за пределами его родины. Он зажигал в сердцах святой огонь, пламя, целый пожар восторга.
— И как он хорош собою! — восторгались и молодые и старые дамы, и девицы. Самая пожилая из них даже завела себе альбом для локонов знаменитостей ради того только, чтобы иметь предлог выпросить прядь роскошных волос молодого скрипача.
И вот, он вернулся в бедную комнатку барабанщика разодетый, изящный, как принц, счастливый, как король! Глаза и лицо его так и сияли. Мать целовала его в губы и плакала от радости, а он обнимал её и ласково кивал головою всей знакомой мебели — и сундуку, на котором стояли чайные чашки и цветы в стаканах, и деревянной скамье, на которой спал мальчиком. Старый же барабан он вытащил, поставил посреди пола и сказал:
— Отец непременно выбил бы теперь на нём дробь! Так я сделаю это за него! — И он выбил на барабане такую дробь, что твой град! А барабан был так польщён этим, что кожа на нём взяла да и лопнула.
— Кулак-то у него здоровый! — заметил барабан. — Теперь у меня на всю жизнь останется воспоминание о нём! Да и мать-то, того и гляди, лопнет от радости, глядя на своего «золотого мальчика!»
Вот и вся история о «золотом мальчике».
Жена барабанщика была въ церкви и смотрѣла на новый алтарь, уставленный образами и украшенный рѣзными херувимчиками. Какіе они были хорошенькіе! И тѣ, съ золотымъ сіяніемъ вокругъ головокъ, что были нарисованы на холстѣ, и тѣ, что были вырѣзаны изъ дерева, а потомъ раскрашены и вызолочены. Волоски у нихъ отливали золотомъ; чудо, какъ было красиво! Но солнечные лучи были еще красивѣе! Какъ они сіяли между темными деревьями, когда солнышко садилось! Какое блаженство было глядѣть въ этотъ ликъ Божій! И жена барабанщика заглядѣлась на красное солнышко, думая при этомъ о малюткѣ, котораго скоро принесетъ ей аистъ. Она ждала его съ радостью и, глядя на красное солнышко, желала одного: чтобы блескъ его отразился на ея малюткѣ; по крайней мѣрѣ, чтобы ребенокъ походилъ на одного изъ сіяющихъ херувимовъ алтаря!
И вотъ, когда она, наконецъ, дѣйствительно держала въ объятіяхъ новорожденнаго малютку и подняла его показать отцу, оказалось, что ребенокъ въ самомъ дѣлѣ былъ похожъ на херувима: волосы у него отливали золотомъ; на нихъ какъ будто легло сіяніе закатившагося солнышка.
Золотой мой мальчикъ, сокровище, солнышко мое!-воскликнула мать и поцѣловала сіяющіе кудри. Въ комнаткѣ барабанщика словно гремѣла музыка, раздавалось пѣніе, воцарились радость, веселье, жизнь, шумъ! Барабанщикъ принялся выбивать на своемъ барабанѣ такую дробь, что держись! Барабанъ-большой пожарный барабанъ-такъ и гремѣлъ: „Рыжій! У мальчишки рыжіе волосы! Слушай, что говоритъ барабанная кожа, а не мать! Трамъ-тамъ-тамъ!“
И весь городъ говорилъ то же, что барабанъ.
Мальчика снесли въ церковь и окрестили. Ну, противъ имени сказать было нечего: ребенка назвали Петромъ. Весь городъ и барабанъ звали его „рыжій барабанщиковъ Петръ“, но мать цѣловала золотистые волосы сына и звала его „золотымъ мальчикомъ“.
На глинистомъ откосѣ у дороги было выцарапано много именъ.
Слава! Она что-нибудь да значитъ!-указалъ барабанщикъ и выцарапалъ тамъ свое имя и имя сынка.
Прилетѣли ласточки; онѣ видѣли въ своихъ странствіяхъ надписи попрочнѣе, вырѣзанныя на скалахъ и на стѣнахъ храмовъ въ Индостанѣ, надписи, вѣщавшія о могучихъ, славныхъ владыкахъ; но онѣ были такія древнія, что никто уже не могъ прочесть ихъ, никто не могъ выговорить этихъ безсмертныхъ именъ.
Слава! Знаменитое имя!
Ласточки устраивали себѣ на откосѣ гнѣзда, выкапывая въ мягкой глинѣ ямки; дождь и непогода тоже помогали стирать выцарапанныя тамъ имена. Скоро исчезли и имена барабанщика и Петра.
Петрово имя все-таки продержалось полтора года!-сказалъ отецъ.
„Дуракъ!“ подумалъ пожарный барабанъ, но сказалъ только: „Дур-дур-дур-думъ-думъ-домъ!“
Рыжій барабанщиковъ Петръ былъ мальчикъ живой, веселый. Голосъ у него былъ чудесный; онъ могъ пѣть и пѣлъ, какъ птица въ лѣсу, не зная никакихъ мелодій, и все-таки выходила мелодія.
Онъ будетъ пѣвчимъ!-говорила мать.-Будетъ пѣть въ церкви, стоять подъ тѣми прелестными вызолоченными херувимчиками, на которыхъ такъ похожъ!
„Рыжій котъ!“ говорили городскіе остряки. Барабанъ часто слышалъ это отъ сосѣдокъ.
Не ходи домой, Петръ!-кричали уличные мальчишки.-А то ляжешь спать на чердакѣ, а въ верхнемъ этажѣ загорится! Вашему пожарному барабану будетъ дѣло!
Берегитесь-ка вы барабанныхъ палокъ!-сказалъ Петръ и, какъ ни былъ малъ, храбро пошелъ прямо на мальчишекъ и ткнулъ кулакомъ въ брюхо ближайшаго. Тотъ полетѣлъ кверху ногами; остальные-давай Богъ ноги!
Городской музыкантъ, такой важный, знатный,-онъ былъ сыномъ придворнаго буфетчика-очень полюбилъ Петра, часто призывалъ его къ себѣ, давалъ въ руки скрипку и училъ его играть. У мальчика оказался талантъ; изъ него должно было выйти кое-что получше простого барабанщика-городской музыкантъ!
Солдатомъ я буду!-говорилъ самъ Петръ. Онъ былъ еще маленькимъ мальчуганомъ, и ему казалось, что лучше всего на свѣтѣ, это-носить мундиръ и саблю, да маршировать подъ команду: разъ-два, разъ-два!
Выучишься ходить подъ барабанъ! Трамъ-тамъ-тамъ!-сказалъ барабанъ.
Хорошо, кабы онъ дошелъ до генерала!-сказалъ отецъ.-Но тогда надо войну!
Боже упаси!-сказала мать.
Намъ-то нечего терять!-замѣтилъ отецъ.
А мальчугана нашего?-возразила мать.
Ну, а подумай, если онъ вернется съ войны генераломъ!
Безъ руки или ноги! Нѣтъ, пусть лучше мой золотой мальчикъ останется цѣлымъ!
„Трамъ-тамъ-тамъ!“ загремѣлъ пожарный барабанъ, загремѣли и всѣ барабаны. Началась война. Солдаты выступили въ походъ, съ ними ушелъ и барабанщиковъ Петръ, „рыжая макушка“, „золотой мальчикъ“! Мать плакала, а отецъ уже видѣлъ сына знаменитымъ; городской же музыкантъ находилъ, что Петру не слѣдовало ходить на войну, а служить искусству дома.
„Рыжая макушка!“ говорили солдаты, и Петръ смѣялся, но если кто-нибудь говорилъ: „Лисья шкура!“, онъ закусывалъ губы и смотрѣлъ въ сторону, пропуская эти слова мимо ушей.
Мальчикъ былъ шустрый, прямой и веселый, а „веселый нравъ-лучшая походная фляжка“,-говорили его старые товарищи.
Часто приходилось ему проводить ночи подъ открытымъ небомъ, мокнуть въ дождь и непогоду до костей, но веселость не покидала его, барабанныя палки весело выбивали: „Трамъ-тамъ-тамъ! Въ походъ!“ Да, онъ прямо рожденъ былъ барабанщикомъ!
Насталъ день битвы; солнце еще не вставало, но заря уже занялась; въ воздухѣ было холодно, а бой шелъ жаркій. Стоялъ густой туманъ, но пороховой дымъ былъ еще гуще. Пули и гранаты летали надъ головами и въ головы, въ тѣла, въ руки и ноги, но солдаты все шли впередъ. То тотъ, то другой изъ нихъ падалъ, пораженный въ високъ, побѣлѣвъ, какъ мѣлъ. Но маленькій барабанщикъ не блѣднѣлъ; ему еще не пришлось потерпѣть вреда, и онъ весело посматривалъ на полковую собаку, прыгавшую впереди такъ беззаботно, какъ будто кругомъ шла игра, какъ будто ядра были только мячиками!
„Маршъ! Впередъ!“ Эта команда была переложена на барабанъ, и такой команды не берутъ назадъ, но тутъ ее пришлось взять назадъ,-разумъ приказывалъ! Вотъ и велѣно было бить отбой, но маленькій барабанщикъ не понялъ и продолжалъ выбивать: „маршъ! впередъ!“ И солдаты повиновались барабанной кожѣ. Славная-то была барабанная дробь! Она выиграла сраженіе готовымъ отступить.
Битва многимъ стоила жизни; гранаты рвали мясо въ клочья, поджигали вороха соломы, въ которые заползали раненые, чтобы лежать тамъ брошенными много часовъ, можетъ быть-всю жизнь! Но что пользы думать о такихъ ужасахъ! И все же о нихъ думается-даже далеко отъ поля битвы, въ мирномъ городкѣ. Барабанщикъ съ женою тоже не переставали о нихъ думать: Петръ былъ, вѣдь, на войнѣ!
И надоѣло же мнѣ это хныканіе!-сказалъ пожарный барабанъ.
Дѣло было въ самый день битвы; солнце еще не вставало, но было уже свѣтло; барабанщикъ съ женою спали,-они долго не засыпали наканунѣ, разговаривая о сынѣ: онъ былъ, вѣдь, тамъ, „въ рукахъ Божіихъ“. И вотъ, отецъ увидалъ во снѣ, что война кончена, солдаты вернулись, и у Петра на груди серебряный крестъ. Матери же приснилось, будто она стоитъ въ церкви, смотритъ на рѣзныхъ и нарисованныхъ на образахъ херувимовъ съ золотыми кудрями и видитъ среди нихъ своего милаго „золотого мальчика“. Онъ стоитъ въ бѣлой одеждѣ и поетъ такъ чудесно, какъ поютъ развѣ только ангелы! Потомъ онъ сталъ возноситься вмѣстѣ съ ними на небо, ласково кивая матери головою…
Золотой мой мальчикъ!-вскрикнула она и проснулась.-Ну, значитъ, Господь отозвалъ его къ Себѣ!-И она прислонилась головой къ пологу, сложила руки и заплакала.-Гдѣ-то онъ покоится теперь? Въ огромной общей могилѣ? Можетъ быть, въ глубокомъ болотѣ? Никто не знаетъ его могилы! Никто не прочтетъ надъ нею молитвы!-И изъ устъ ея вырвалось беззвучное „Отче Нашъ“… Потомъ голова ея склонилась на подушку, и усталая мать задремала.
День клонился къ вечеру; надъ полемъ сраженія перекинулась радуга, упираясь однимъ концомъ въ лѣсъ, другимъ въ глубокое болото. Народъ вѣритъ, что тамъ, куда упирается конецъ радуги, зарытъ кладъ, золото. Тутъ и дѣйствительно лежало золото, „золотой мальчикъ“. Никто не думалъ о маленькомъ барабанщикѣ, кромѣ его матери, вотъ почему ей и приснилось это.
Дни проходили; жизнь текла, думы росли!
Но съ его головы не упало ни единаго волоска, ни единаго золотого волоска!
„Трамъ-тамъ-тамъ, и онъ къ вамъ!“ могъ бы сказать барабанъ, могла бы пропѣть мать, еслибы она ожидала сына, или увидала во снѣ, что онъ возвращается.
Съ пѣснями, съ криками „ура“, увѣнчанные свѣжею зеленью возвращались солдаты домой. Война кончилась, миръ былъ заключенъ. Полковая собака бѣжала впереди, описывая большіе круги, словно ей хотѣлось удлиннить себѣ дорогу втрое.
Дни и недѣли проходили, и вотъ, Петръ вступилъ въ комнатку родителей. Онъ загорѣлъ, какъ дикарь, но глаза и лицо его такъ и сіяли. Мать обнимала, цѣловала его въ губы, въ глаза, въ рыжіе волосы. Мальчикъ ея опять былъ съ нею! Онъ, правда, вернулся безъ серебрянаго креста на груди, какъ снилось отцу, но зато цѣлымъ и невредимымъ, чего и не снилось матери. То-то было радости! И смѣялись и плакали вмѣстѣ. Петръ даже обнялъ старый барабанъ.
Ты все еще тутъ, старина!-сказалъ онъ, а отецъ выбилъ на барабанѣ громкую, веселую дробь.
Подумаешь, право, въ домѣ пожаръ!-сказалъ пожарный барабанъ.-Макушка вся въ огнѣ, сердце въ огнѣ, „золотой мальчикъ“ вернулся! Трамъ-тамъ-тамъ!
А потомъ? Потомъ что? Спроси-ка городского музыканта!
Петръ переросъ барабанъ! Петръ переростетъ и меня!-говорилъ онъ, даромъ что былъ сыномъ придворнаго буфетчика! Но все, чему онъ выучился за цѣлую жизнь, Петръ прошелъ въ полгода.
Въ сынѣ барабанщика было что-то такое открытое, сердечное. А глаза и волосы у него такъ и сіяли,-этого ужъ никто не могъ отрицать.
Ему бы слѣдовало красить свои волосы!-говорила сосѣдка.-Вотъ дочери полицмейстера это отлично удалось, и она сдѣлалась невѣстою!
Да, но, вѣдь, волосы у нея сразу позеленѣли, какъ тина, и ей вѣчно придется краситься!
Такъ что-жъ! Средствъ у нея на это хватитъ!-отвѣчала сосѣдка.-И у Петра они есть! Онъ вхожъ въ самыя знатныя семейства, даже къ самому бургомистру, обучаетъ игрѣ на фортопьяно барышню Лотту!
Да, играть-то онъ умѣлъ! Онъ вкладывалъ въ игру всю свою душу, и изъ подъ его пальцевъ выливались чудныя мелодіи, которыхъ не было ни на одной нотной бумагѣ. Онъ игралъ напролетъ всѣ ночи-и свѣтлыя и темныя. Это было просто невыносимо, по словамъ сосѣдей и барабана.
Онъ игралъ, а мысли уносили его высоко-высоко, чудные планы роились въ головѣ… Слава!..
Дочка бургомистра Лотта сидѣла за фортепьяно; изящные пальчики бѣгали по клавишамъ и ударяли прямо по струнамъ Петрова сердца. Оно какъ будто расширялось въ груди, становилось такимъ большимъ-большимъ! И это было не разъ, не два, а много разъ, и вотъ, однажды, Петръ схватилъ эти тонкіе пальчики, эту прекрасную руку, поцѣловалъ ее и заглянулъ въ большіе черные глаза дѣвушки. Богъ знаетъ, что онъ сказалъ ей при этомъ! Мы можемъ только догадываться. Лотта покраснѣла до ушей, но не отвѣтила ни слова: какъ разъ въ эту минуту въ комнату вошелъ посторонній, сынъ статскаго совѣтника; у него былъ большой, гладкій лобъ, доходившій до самого затылка. Петръ долго сидѣлъ съ ними, и Лотта такъ умильно улыбалась ему.
Вечеромъ, придя домой, онъ заговорилъ о чужихъ краяхъ и о томъ кладѣ, который лежалъ для него въ скрипкѣ.
Трамъ-тамъ-тамъ!-сказалъ барабанъ.-Онъ совсѣмъ спятилъ! Право, въ домѣ какъ будто пожаръ!
На другой день мать отправилась на рынокъ.
Знаешь новость, Петръ?-спросила она, вернувшись оттуда.-Славная новость! Дочка бургомистра Лотта помолвлена вчера вечеромъ съ сыномъ статскаго совѣтника!
Не можетъ быть!-воскликнулъ Петръ, вскакивая со стула. Но мать сказала „да“,-она узнала эту новость отъ жены цирульника, а мужъ той слышалъ о помолвкѣ отъ самого бургомистра.
Петръ поблѣднѣлъ, какъ мертвецъ, и упалъ на стулъ.
Господи Боже! Что съ тобой?-воскликнула мать.
Ничего, ничего! Только оставь меня!-отвѣтилъ онъ, а слезы такъ и побѣжали у него по щекамъ ручьемъ.
Дитятко мое милое! Золотой мой!-сказала мать и тоже заплакала. А барабанъ напѣвалъ-конечно, про себя: „Lotte ist todt! Lotte ist todt! Вотъ и пѣсенкѣ конецъ!“
Но пѣснѣ еще не былъ конецъ; въ ней оказалось еще много строфъ, чудныхъ, золотыхъ строфъ!
Ишь, ломается, изъ себя выходитъ!-оговаривала сосѣдка мать Петра.-Весь свѣтъ долженъ читать письма ея „золотого мальчика“ и газеты, гдѣ говорится о немъ и о его скрипкѣ. Онъ и денегъ ей высылаетъ не мало, а это ей кстати теперь-овдовѣла!
Онъ играетъ передъ королями и государями!-говорилъ городской музыкантъ.-Мнѣ этого не выпало на долю, но онъ-мой ученикъ и не забываетъ своего стараго учителя.
Отцу снилось, что Петръ вернулся съ войны съ серебрянымъ крестомъ на груди, но тамъ трудно заслужить его! Зато теперь у него командорскій крестъ! Вотъ бы отецъ дожилъ!-разсказывала мать.
Онъ-знаменитость!-гремѣлъ пожарный барабанъ, и весь родной городъ повторялъ: сынъ барабанщика, рыжій Петръ, бѣгавшій мальчикомъ въ деревянныхъ башмакахъ, бывшій барабанщикъ, музыкантъ, игравшій на вечеринкахъ танцы-знаменитость .
Онъ игралъ у насъ раньше, чѣмъ въ королевскихъ дворцахъ!-говорила жена бургомистра.-Въ тѣ времена онъ безъ ума былъ отъ нашей Лотты. Онъ всегда мѣтилъ высоко! Но тогда это было съ его стороны просто дерзостью! Мужъ мой такъ смѣялся, узнавъ объ этой глупости. Теперь наша Лотта-статская совѣтница!
Золотые были сердце и душа у бѣднаго мальчугана, бывшаго барабанщика, который заставилъ идти впередъ и побѣдить готовыхъ отступить.
Въ груди у него былъ золотой кладъ, неисчерпаемый источникъ звуковъ. Они лились со скрипки, словно она была цѣлымъ органомъ, словно по струнамъ ея танцовали эльфы лѣтней ночи. Въ этихъ звукахъ отдавались и пѣніе дрозда, и полнозвучный человѣческій голосъ. Вотъ почему были такъ очарованы его слушатели, вотъ почему слава его прогремѣла далеко за предѣлами его родины. Онъ зажигалъ въ сердцахъ святой огонь, пламя, цѣлый пожаръ восторга.
И какъ онъ хорошъ собою!-восторгались и молодыя и старыя дамы и дѣвицы. Самая пожилая изъ нихъ даже завела себѣ альбомъ для локоновъ знаменитостей ради того только, чтобы имѣть предлогъ выпросить прядь роскошныхъ волосъ молодого скрипача.
И вотъ, онъ вернулся въ бѣдную комнатку барабанщика разодѣтый, изящный, какъ принцъ, счастливый, какъ король! Глаза и лицо его такъ и сіяли. Мать цѣловала его въ губы и плакала отъ радости, а онъ обнималъ ее и ласково кивалъ головою всей знакомой мебели-и сундуку, на которомъ стояли чайныя чашки и цвѣты въ стаканахъ, и деревянной скамьѣ, на которой спалъ мальчикомъ. Старый же барабанъ онъ вытащилъ, поставилъ посреди пола и сказалъ:
Отецъ непремѣнно выбилъ бы теперь на немъ дробь! Такъ я сдѣлаю это за него!-И онъ выбилъ на барабанѣ такую дробь, что твой градъ! А барабанъ былъ такъ польщенъ этимъ, что кожа на немъ взяла да и лопнула.
Кулакъ-то у него здоровый!-замѣтилъ барабанъ.-Теперь у меня на всю жизнь останется воспоминаніе о немъ! Да и мать-то, того и гляди, лопнетъ отъ радости, глядя на своего „золотого мальчика!“
Вотъ и вся исторія о „золотомъ мальчикѣ“.
Жена барабанщика была в церкви и смотрела на новый алтарь, уставленный образами и украшенный резными херувимчиками.
Какие они были хорошенькие! И те, с золотым сиянием вокруг головок, что были нарисованы на холсте, и те, что были вырезаны из дерева, а потом раскрашены и вызолочены. Волоски у них отливали золотом; чудо, как было красиво! Но солнечные лучи были еще красивее! Как они сияли между темными деревьями, когда солнышко садилось! Какое блаженство было глядеть в этот лик Божий! И жена барабанщика загляделась на красное солнышко, думая при этом о малютке, которого скоро принесет ей аист. Она ждала его с радостью и, глядя на красное солнышко, желала одного: чтобы блеск его отразился на ее малютке; по крайней мере, чтобы ребенок походил на одного из сияющих херувимов алтаря!
И вот когда она, наконец, действительно держала в объятиях новорожденного малютку и подняла его показать отцу, оказалось, что ребенок в самом деле был похож на херувима: волосы у него отливали золотом; на них как будто легло сияние закатившегося солнышка.
Золотой мой мальчик, сокровище, солнышко мое! - воскликнула мать и поцеловала сияющие кудри. В комнатке барабанщика словно гремела музыка, раздавалось пение, воцарились радость, веселье, жизнь, шум! Барабанщик принялся выбивать на своем барабане такую дробь, что держись! Барабан - большой пожарный барабан - так и гремел: «Рыжий! У мальчишки рыжие волосы! Слушай, что говорит барабанная кожа, а не мать! Трам-там-там!»
И весь город говорил то же, что барабан.
Мальчика снесли в церковь и окрестили. Ну, против имени сказать было нечего: ребенка назвали Петром. Весь город и барабан звали его «рыжий барабанщиков Петр», но мать целовала золотистые волосы сына и звала его «золотым мальчиком».
На глинистом откосе у дороги было выцарапано много имен.
Слава! Она что-нибудь да значит! - сказал барабанщик и выцарапал там свое имя и имя сынка.
Прилетели ласточки; они видели в своих странствиях надписи попрочнее, вырезанные на скалах и на стенах храмов в Индостане, надписи, вещавшие о могучих, славных владыках; но они были такие древние, что никто уже не мог прочесть их, никто не мог выговорить этих бессмертных имен.
Слава! Знаменитое имя!
Ласточки устраивали себе на откосе гнезда, выкапывая в мягкой глине ямки; дождь и непогода тоже помогали стирать выцарапанные там имена. Скоро исчезли и имена барабанщика и Петра.
Петрово имя все-таки продержалось полтора года! - сказал отец. «Дурак! - подумал пожарный барабан, но сказал только: - Дур-дур-дур-дум-дум-дом!»
Рыжий барабанщиков Петр был мальчик живой, веселый. Голос у него был чудесный; он мог петь и пел, как птица в лесу, не зная никаких мелодий, и все-таки выходила мелодия.
Он будет певчим! - говорила мать. - Будет петь в церкви, стоять под теми прелестными вызолоченными херувимчиками, на которых так похож!
«Рыжий кот!» - говорили городские остряки. Барабан часто слышал это от соседок.
Не ходи домой, Петр! - кричали уличные мальчишки. - А то ляжешь спать на чердаке, а в верхнем этаже загорится! Вашему пожарному барабану будет дело!
Берегитесь-ка вы барабанных палок! - сказал Петр и, как ни был мал, храбро пошел прямо на мальчишек и ткнул кулаком в брюхо ближайшего. Тот полетел кверху ногами; остальные - давай Бог ноги!
Городской музыкант, такой важный, знатный - он был сыном придворного буфетчика, - очень полюбил Петра, часто призывал его к себе, давал в руки скрипку и учил его играть. У мальчика оказался талант; из него должно было выйти кое-что получше простого барабанщика - городской музыкант!
Солдатом я буду! - говорил сам Петр. Он был еще маленьким мальчуганом, и ему казалось, что лучше всего на свете - носить мундир и саблю да маршировать под команду: раз-два, раз-два!
Выучишься ходить под барабан! Трам-там-там! - сказал барабан.
Хорошо, кабы он дошел до генерала! - сказал отец. - Но тогда надо войну!
Боже упаси! - сказала мать.
Нам-то нечего терять! - заметил отец.
А мальчугана нашего? - возразила мать.
Ну, а подумай, если он вернется с войны генералом!
Без руки или ноги! Нет, пусть лучше мой золотой мальчик останется целым!
«Трам-там-там!» - загремел пожарный барабан, загремели и все барабаны. Началась война. Солдаты выступили в поход, с ними ушел и барабанщиков Петр, «рыжая макушка», «золотой мальчик»! Мать плакала, а отец уже видел сына знаменитым; городской же музыкант находил, что Петру следовало не ходить на войну, а служить искусству дома.
«Рыжая макушка!» - говорили солдаты, и Петр смеялся, но если кто-нибудь говорил: «Лисья шкура!» - он закусывал губы и смотрел в сторону, пропуская эти слова мимо ушей.
Мальчик был шустрый, прямой и веселый, а «веселый нрав - лучшая походная фляжка», - говорили его старые товарищи.
Часто приходилось ему проводить ночи под открытым небом, мокнуть в дождь и непогоду до костей, но веселость не покидала его, барабанные палки весело выбивали: «Трам-там-там! В поход!» Да, он прямо рожден был барабанщиком!
Настал день битвы; солнце еще не вставало, но заря уже занялась; в воздухе было холодно, а бой шел жаркий. Стоял густой туман, но пороховой дым был еще гуще. Пули и гранаты летали над головами и в головы, в тела, в руки и ноги, но солдаты все шли вперед. То тот, то другой из них падал, пораженный в висок, побелев, как мел. Но маленький барабанщик не бледнел; ему еще не пришлось потерпеть вреда, и он весело посматривал на полковую собаку, прыгавшую впереди так беззаботно, как будто кругом шла игра, как будто ядра были только мячиками!
«Марш! Вперед!» Эта команда была переложена на барабан, и такой команды не берут назад, но тут ее пришлось взять назад - разум приказывал! Вот и велено было бить отбой, но маленький барабанщик не понял и продолжал выбивать: «Марш! Вперед!» И солдаты повиновались барабанной коже. Славная то была барабанная дробь! Она выиграла сражение готовым отступить.
Битва многим стоила жизни; гранаты рвали мясо в клочья, поджигали вороха соломы, в которые заползали раненые, чтобы лежать там брошенными много часов, может быть - всю жизнь! Но что пользы думать о таких ужасах! И все же о них думается - даже далеко от поля битвы, в мирном городке. Барабанщик с женой тоже не переставали о них думать: Петр был ведь на войне!
И надоело же мне это хныкание! - сказал пожарный барабан.
Дело было в самый день битвы; солнце еще не вставало, но было уже светло; барабанщик с женою спали - они долго не засыпали накануне, разговаривая о сыне: он был ведь там, «в руках Божиих». И вот отец увидел во сне, что война кончена, солдаты вернулись, и у Петра на груди серебряный крест. Матери же приснилось, будто она стоит в церкви, смотрит на резных и нарисованных на образах херувимов с золотыми кудрями и видит среди них своего милого «золотого мальчика». Он стоит в белой одежде и поет так чудесно, как поют разве только ангелы! Потом он стал возноситься вместе с ними на небо, ласково кивая матери головою…
Золотой мой мальчик! - вскрикнула она и проснулась. - Ну, значит, Господь отозвал его к Себе! - И она прислонилась головой к пологу, сложила руки и заплакала. - Где-то он покоится теперь? В огромной общей могиле? Может быть, в глубоком болоте? Никто не знает его могилы! Никто не прочтет над нею молитвы! - И из уст ее вырвалось беззвучное «Отче наш»… Потом голова ее склонилась на подушку, и усталая мать задремала.
День клонился к вечеру; над полем сражения перекинулась радуга, упираясь одним концом в лес, другим в глубокое болото. Народ верит, что там, куда упирается конец радуги, зарыт клад, золото. Тут и действительно лежало золото - «золотой мальчик». Никто не думал о маленьком барабанщике, кроме его матери, вот почему ей и приснилось это.
Дни проходили; жизнь текла, думы росли!
Но с его головы не упало ни единого волоска, ни единого золотого волоска!
«Трам-там-там, и он к вам!» - мог бы сказать барабан, могла бы пропеть мать, если бы она ожидала сына или увидела во сне, что он возвращается.
С песнями, с криками «ура», увенчанные свежей зеленью, возвращались солдаты домой. Война кончилась, мир был заключен. Полковая собака бежала впереди, описывая большие круги, словно ей хотелось удлинить себе дорогу втрое.
Дни и недели проходили, и вот Петр вступил в комнатку родителей. Он загорел, как дикарь, но глаза и лицо его так и сияли. Мать обнимала, целовала его в губы, в глаза, в рыжие волосы. Мальчик ее опять был с нею! Он, правда, вернулся без серебряного креста на груди, как снилось отцу, но зато целым и невредимым, чего и не снилось матери. То-то было радости! И смеялись и плакали вместе. Петр даже обнял старый барабан.
Ты все еще тут, старина! - сказал он, а отец выбил на барабане громкую, веселую дробь.
Подумаешь, право, в доме пожар! - сказал пожарный барабан. - Макушка вся в огне, сердце в огне, «золотой мальчик» вернулся! Трам-там-там!
А потом? Потом что? Спроси-ка городского музыканта!
Петр перерос барабан! Петр перерастет и меня! - говорил он, даром что был сыном придворного буфетчика! Но все, чему он выучился за целую жизнь, Петр прошел в полгода.
В сыне барабанщика было что-то такое открытое, сердечное. А глаза и волосы у него так и сияли - этого уж никто не мог отрицать.
Ему бы следовало красить свои волосы! - говорила соседка. - Вот дочери полицмейстера это отлично удалось, и она сделалась невестой!
Да, но ведь волосы у нее сразу позеленели, как тина, и ей вечно придется краситься!
Так что ж! Средств у нее на это хватит! - отвечала соседка. - И у Петра они есть! Он вхож в самые знатные семейства, даже к самому бургомистру, обучает игре на фортепьяно барышню Лотту!
Да, играть-то он умел! Он вкладывал в игру всю свою душу, и из-под его пальцев выливались чудные мелодии, которых не было ни на одной нотной бумаге. Он играл напролет все ночи - и светлые и темные. Это было просто невыносимо, по словам соседей и барабана.
Он играл, а мысли уносили его высоко-высоко, чудные планы роились в голове… Слава!..
Дочка бургомистра Лотта сидела за фортепьяно; изящные пальчики бегали по клавишам и ударяли прямо по струнам Петрова сердца. Оно как будто расширялось в груди, становилось таким большим-большим! И это было не раз, не два, а много раз, и вот однажды Петр схватил эти тонкие пальчики, эту прекрасную руку, поцеловал ее и заглянул в большие черные глаза девушки. Бог знает, что он сказал ей при этом! Мы можем только догадываться. Лотта покраснела до ушей, но не ответила ни слова: как раз в эту минуту в комнату вошел посторонний, сын статского советника; у него был большой гладкий лоб, доходивший до самого затылка. Петр долго сидел с ними, и Лотта так умильно улыбалась ему.
Вечером, придя домой, он заговорил о чужих краях и о том ладе, который лежал для него в скрипке.
Трам-там-там! - сказал барабан. - Он совсем спятил! Право, в доме как будто пожар!
На другой день мать отправилась на рынок.
Знаешь новость, Петр? - спросила она, вернувшись оттуда. - Славная новость! Дочка бургомистра Лотта помолвлена вчера вечером с сыном статского советника!
Не может быть! - воскликнул Петр, вскакивая со стула. Но мать сказала «да» - она узнала эту новость от жены цирюльника, а муж той слышал о помолвке от самого бургомистра.
Петр побледнел, как мертвец, и упал на стул.
Господи Боже! Что с тобой? - воскликнула мать.
Ничего, ничего! Только оставь меня! - ответил он, а слезы так и побежали у него по щекам ручьем.
Дитятко мое милое! Золотой мой! - сказала мать и тоже заплакала. А барабан напевал - конечно, про себя: «Lotte ist todt! Lotte ist todt!» (То есть «Лотта умерла». - Строфа из уличной песни. - Примеч. перев.) Вот и песенке конец!»
Но песне еще не был конец; в ней оказалось еще много строф, чудных, золотых строф!
Ишь, ломается, из себя выходит! - оговаривала соседка мать Петра. - Весь свет должен читать письма ее «золотого мальчика» и газеты, где говорится о нем и о его скрипке. Он и денег ей высылает немало, а это ей кстати теперь - овдовела!
Он играет перед королями и государями! - говорил городской музыкант. - Мне этого не выпало на долю, но он - мой ученик и не забывает своего старого учителя.
Отцу снилось, что Петр вернулся с войны с серебряным крестом на груди, но там трудно заслужить его! Зато теперь у него командорский крест! Вот бы отец дожил! - рассказывала мать.
Он - знаменитость! - гремел пожарный барабан, и весь родной город повторял: сын барабанщика, рыжий Петр, бегавший мальчиком в деревянных башмаках, бывший барабанщик, музыкант, игравший на вечеринках танцы, - знаменитость!
Он играл у нас раньше, чем в королевских дворцах! - говорила жена бургомистра. - В те времена он без ума был от нашей Лотты. Он всегда метил высоко! Но тогда это было с его стороны просто дерзостью! Муж мой так смеялся, узнав об этой глупости. Теперь наша Лотта - статская советница!
Золотые были сердце и душа у бедного мальчугана, бывшего барабанщика, который заставил идти вперед и победить готовых отступить.
В груди у него был золотой клад, неисчерпаемый источник звуков. Они лились из скрипки, словно она была целым органом, словно по струнам ее танцевали эльфы летней ночи. В этих звуках отдавались и пение дрозда, и полнозвучный человеческий голос. Вот почему были так очарованы его слушатели, вот почему слава его прогремела далеко за пределами его родины. Он зажигал в сердцах святой огонь, пламя, целый пожар восторга.
И как он хорош собою! - восторгались и молодые и старые дамы и девицы. Самая пожилая из них даже завела себе альбом для локонов знаменитостей ради того только, чтобы иметь предлог выпросить прядь роскошных волос молодого скрипача.
И вот он вернулся в бедную комнатку барабанщика разодетый, изящный, как принц, счастливый, как король! Глаза и лицо его так и сияли. Мать целовала его в губы и плакала от радости, а он обнимал ее и ласково кивал головой всей знакомой мебели - и сундуку, на котором стояли чайные чашки и цветы в стаканах, и деревянной скамье, на которой спал мальчиком. Старый же барабан он вытащил, поставил посреди пола и сказал:
Отец непременно выбил бы теперь на нем дробь! Так я сделаю это за него! - И он выбил на барабане такую дробь, что твой град! А барабан был так польщен этим, что кожа на нем взяла да и лопнула.
Кулак-то у него здоровый! - заметил барабан. - Теперь у меня на всю жизнь останется воспоминание о нем! Да и мать-то, того и гляди, лопнет от радости, глядя на своего «золотого мальчика!»
Вот и вся история о «золотом мальчике».
Жена барабанщика была в церкви и смотрела на новый алтарь, уставленный образами и украшенный резными херувимчиками. Какие они были хорошенькие! И те, с золотым сиянием вокруг головок, что были нарисованы на холсте, и те, что были вырезаны из дерева, а потом раскрашены и вызолочены. Волоски у них отливали золотом; чудо, как было красиво! Но солнечные лучи были еще красивее! Как они сияли между темными деревьями, когда солнышко садилось! Какое блаженство было глядеть в этот лик Божий! И жена барабанщика загляделась на красное солнышко, думая при этом о малютке, которого скоро принесет ей аист. Она ждала его с радостью и, глядя на красное солнышко, желала одного: чтобы блеск его отразился на ее малютке; по крайней мере, чтобы ребенок походил на одного из сияющих херувимов алтаря!
И вот когда она, наконец, действительно держала в объятиях новорожденного малютку и подняла его показать отцу, оказалось, что ребенок в самом деле был похож на херувима: волосы у него отливали золотом; на них как будто легло сияние закатившегося солнышка.
Золотой мой мальчик, сокровище, солнышко мое! - воскликнула мать и поцеловала сияющие кудри. В комнатке барабанщика словно гремела музыка, раздавалось пение, воцарились радость, веселье, жизнь, шум! Барабанщик принялся выбивать на своем барабане такую дробь, что держись! Барабан - большой пожарный барабан - так и гремел: «Рыжий! У мальчишки рыжие волосы! Слушай, что говорит барабанная кожа, а не мать! Трам-там-там!»
И весь город говорил то же, что барабан.
Мальчика снесли в церковь и окрестили. Ну, против имени сказать было нечего: ребенка назвали Петром. Весь город и барабан звали его «рыжий барабанщиков Петр», но мать целовала золотистые волосы сына и звала его «золотым мальчиком».
На глинистом откосе у дороги было выцарапано много имен.
Слава! Она что-нибудь да значит! - сказал барабанщик и выцарапал там свое имя и имя сынка.
Прилетели ласточки; они видели в своих странствиях надписи попрочнее, вырезанные на скалах и на стенах храмов в Индостане, надписи, вещавшие о могучих, славных владыках; но они были такие древние, что никто уже не мог прочесть их, никто не мог выговорить этих бессмертных имен.
Слава! Знаменитое имя!
Ласточки устраивали себе на откосе гнезда, выкапывая в мягкой глине ямки; дождь и непогода тоже помогали стирать выцарапанные там имена. Скоро исчезли и имена барабанщика и Петра.
Петрово имя все-таки продержалось полтора года! - сказал отец. «Дурак! - подумал пожарный барабан, но сказал только: - Дур-дур-дур-дум-дум-дом!»
Рыжий барабанщиков Петр был мальчик живой, веселый. Голос у него был чудесный; он мог петь и пел, как птица в лесу, не зная никаких мелодий, и все-таки выходила мелодия.
Он будет певчим! - говорила мать. - Будет петь в церкви, стоять под теми прелестными вызолоченными херувимчиками, на которых так похож!
«Рыжий кот!» - говорили городские остряки. Барабан часто слышал это от соседок.
Не ходи домой, Петр! - кричали уличные мальчишки. - А то ляжешь спать на чердаке, а в верхнем этаже загорится! Вашему пожарному барабану будет дело!
Берегитесь-ка вы барабанных палок! - сказал Петр и, как ни был мал, храбро пошел прямо на мальчишек и ткнул кулаком в брюхо ближайшего. Тот полетел кверху ногами; остальные - давай Бог ноги!
Городской музыкант, такой важный, знатный - он был сыном придворного буфетчика, - очень полюбил Петра, часто призывал его к себе, давал в руки скрипку и учил его играть. У мальчика оказался талант; из него должно было выйти кое-что получше простого барабанщика - городской музыкант!
Солдатом я буду! - говорил сам Петр. Он был еще маленьким мальчуганом, и ему казалось, что лучше всего на свете - носить мундир и саблю да маршировать под команду: раз-два, раз-два!
Выучишься ходить под барабан! Трам-там-там! - сказал барабан.
Хорошо, кабы он дошел до генерала! - сказал отец. - Но тогда надо войну!
Боже упаси! - сказала мать.
Нам-то нечего терять! - заметил отец.
А мальчугана нашего? - возразила мать.
Ну, а подумай, если он вернется с войны генералом!
Без руки или ноги! Нет, пусть лучше мой золотой мальчик останется целым!
«Трам-там-там!» - загремел пожарный барабан, загремели и все барабаны. Началась война. Солдаты выступили в поход, с ними ушел и барабанщиков Петр, «рыжая макушка», «золотой мальчик»! Мать плакала, а отец уже видел сына знаменитым; городской же музыкант находил, что Петру следовало не ходить на войну, а служить искусству дома.
«Рыжая макушка!» - говорили солдаты, и Петр смеялся, но если кто-нибудь говорил: «Лисья шкура!» - он закусывал губы и смотрел в сторону, пропуская эти слова мимо ушей.
Мальчик был шустрый, прямой и веселый, а «веселый нрав - лучшая походная фляжка», - говорили его старые товарищи.
Часто приходилось ему проводить ночи под открытым небом, мокнуть в дождь и непогоду до костей, но веселость не покидала его, барабанные палки весело выбивали: «Трам-там-там! В поход!» Да, он прямо рожден был барабанщиком!
Настал день битвы; солнце еще не вставало, но заря уже занялась; в воздухе было холодно, а бой шел жаркий. Стоял густой туман, но пороховой дым был еще гуще. Пули и гранаты летали над головами и в головы, в тела, в руки и ноги, но солдаты все шли вперед. То тот, то другой из них падал, пораженный в висок, побелев, как мел. Но маленький барабанщик не бледнел; ему еще не пришлось потерпеть вреда, и он весело посматривал на полковую собаку, прыгавшую впереди так беззаботно, как будто кругом шла игра, как будто ядра были только мячиками!
«Марш! Вперед!» Эта команда была переложена на барабан, и такой команды не берут назад, но тут ее пришлось взять назад - разум приказывал! Вот и велено было бить отбой, но маленький барабанщик не понял и продолжал выбивать: «Марш! Вперед!» И солдаты повиновались барабанной коже. Славная то была барабанная дробь! Она выиграла сражение готовым отступить.
Битва многим стоила жизни; гранаты рвали мясо в клочья, поджигали вороха соломы, в которые заползали раненые, чтобы лежать там брошенными много часов, может быть - всю жизнь! Но что пользы думать о таких ужасах! И все же о них думается - даже далеко от поля битвы, в мирном городке. Барабанщик с женой тоже не переставали о них думать: Петр был ведь на войне!
И надоело же мне это хныкание! - сказал пожарный барабан.
Дело было в самый день битвы; солнце еще не вставало, но было уже светло; барабанщик с женою спали - они долго не засыпали накануне, разговаривая о сыне: он был ведь там, «в руках Божиих». И вот отец увидел во сне, что война кончена, солдаты вернулись, и у Петра на груди серебряный крест. Матери же приснилось, будто она стоит в церкви, смотрит на резных и нарисованных на образах херувимов с золотыми кудрями и видит среди них своего милого «золотого мальчика». Он стоит в белой одежде и поет так чудесно, как поют разве только ангелы! Потом он стал возноситься вместе с ними на небо, ласково кивая матери головою...
Золотой мой мальчик! - вскрикнула она и проснулась. - Ну, значит, Господь отозвал его к Себе! - И она прислонилась головой к пологу, сложила руки и заплакала. - Где-то он покоится теперь? В огромной общей могиле? Может быть, в глубоком болоте? Никто не знает его могилы! Никто не прочтет над нею молитвы! - И из уст ее вырвалось беззвучное «Отче наш»... Потом голова ее склонилась на подушку, и усталая мать задремала.
День клонился к вечеру; над полем сражения перекинулась радуга, упираясь одним концом в лес, другим в глубокое болото. Народ верит, что там, куда упирается конец радуги, зарыт клад, золото. Тут и действительно лежало золото - «золотой мальчик». Никто не думал о маленьком барабанщике, кроме его матери, вот почему ей и приснилось это.
Дни проходили; жизнь текла, думы росли!
Но с его головы не упало ни единого волоска, ни единого золотого волоска!
«Трам-там-там, и он к вам!» - мог бы сказать барабан, могла бы пропеть мать, если бы она ожидала сына или увидела во сне, что он возвращается.
С песнями, с криками «ура», увенчанные свежей зеленью, возвращались солдаты домой. Война кончилась, мир был заключен. Полковая собака бежала впереди, описывая большие круги, словно ей хотелось удлинить себе дорогу втрое.
Дни и недели проходили, и вот Петр вступил в комнатку родителей. Он загорел, как дикарь, но глаза и лицо его так и сияли. Мать обнимала, целовала его в губы, в глаза, в рыжие волосы. Мальчик ее опять был с нею! Он, правда, вернулся без серебряного креста на груди, как снилось отцу, но зато целым и невредимым, чего и не снилось матери. То-то было радости! И смеялись и плакали вместе. Петр даже обнял старый барабан.
Ты все еще тут, старина! - сказал он, а отец выбил на барабане громкую, веселую дробь.
Подумаешь, право, в доме пожар! - сказал пожарный барабан. - Макушка вся в огне, сердце в огне, «золотой мальчик» вернулся! Трам-там-там!
А потом? Потом что? Спроси-ка городского музыканта!
Петр перерос барабан! Петр перерастет и меня! - говорил он, даром что был сыном придворного буфетчика! Но все, чему он выучился за целую жизнь, Петр прошел в полгода.
В сыне барабанщика было что-то такое открытое, сердечное. А глаза и волосы у него так и сияли - этого уж никто не мог отрицать.
Ему бы следовало красить свои волосы! - говорила соседка. - Вот дочери полицмейстера это отлично удалось, и она сделалась невестой!
Да, но ведь волосы у нее сразу позеленели, как тина, и ей вечно придется краситься!
Так что ж! Средств у нее на это хватит! - отвечала соседка. - И у Петра они есть! Он вхож в самые знатные семейства, даже к самому бургомистру, обучает игре на фортепьяно барышню Лотту!
Да, играть-то он умел! Он вкладывал в игру всю свою душу, и из-под его пальцев выливались чудные мелодии, которых не было ни на одной нотной бумаге. Он играл напролет все ночи - и светлые и темные. Это было просто невыносимо, по словам соседей и барабана.
Он играл, а мысли уносили его высоко-высоко, чудные планы роились в голове... Слава!..
Дочка бургомистра Лотта сидела за фортепьяно; изящные пальчики бегали по клавишам и ударяли прямо по струнам Петрова сердца. Оно как будто расширялось в груди, становилось таким большим-большим! И это было не раз, не два, а много раз, и вот однажды Петр схватил эти тонкие пальчики, эту прекрасную руку, поцеловал ее и заглянул в большие черные глаза девушки. Бог знает, что он сказал ей при этом! Мы можем только догадываться. Лотта покраснела до ушей, но не ответила ни слова: как раз в эту минуту в комнату вошел посторонний, сын статского советника; у него был большой гладкий лоб, доходивший до самого затылка. Петр долго сидел с ними, и Лотта так умильно улыбалась ему.
Вечером, придя домой, он заговорил о чужих краях и о том ладе, который лежал для него в скрипке.
Трам-там-там! - сказал барабан. - Он совсем спятил! Право, в доме как будто пожар!
На другой день мать отправилась на рынок.
Знаешь новость, Петр? - спросила она, вернувшись оттуда. - Славная новость! Дочка бургомистра Лотта помолвлена вчера вечером с сыном статского советника!
Не может быть! - воскликнул Петр, вскакивая со стула. Но мать сказала «да» - она узнала эту новость от жены цирюльника, а муж той слышал о помолвке от самого бургомистра.
Петр побледнел, как мертвец, и упал на стул.
Господи Боже! Что с тобой? - воскликнула мать.
Ничего, ничего! Только оставь меня! - ответил он, а слезы так и побежали у него по щекам ручьем.
Дитятко мое милое! Золотой мой! - сказала мать и тоже заплакала. А барабан напевал - конечно, про себя: «Lotte ist todt! Lotte ist todt!» (То есть «Лотта умерла». - Строфа из уличной песни. - Примеч. перев. ) Вот и песенке конец!»
Но песне еще не был конец; в ней оказалось еще много строф, чудных, золотых строф!
Ишь, ломается, из себя выходит! - оговаривала соседка мать Петра. - Весь свет должен читать письма ее «золотого мальчика» и газеты, где говорится о нем и о его скрипке. Он и денег ей высылает немало, а это ей кстати теперь - овдовела!
Он играет перед королями и государями! - говорил городской музыкант. - Мне этого не выпало на долю, но он - мой ученик и не забывает своего старого учителя.
Отцу снилось, что Петр вернулся с войны с серебряным крестом на груди, но там трудно заслужить его! Зато теперь у него командорский крест! Вот бы отец дожил! - рассказывала мать.
Он - знаменитость! - гремел пожарный барабан, и весь родной город повторял: сын барабанщика, рыжий Петр, бегавший мальчиком в деревянных башмаках, бывший барабанщик, музыкант, игравший на вечеринках танцы, - знаменитость !
Он играл у нас раньше, чем в королевских дворцах! - говорила жена бургомистра. - В те времена он без ума был от нашей Лотты. Он всегда метил высоко! Но тогда это было с его стороны просто дерзостью! Муж мой так смеялся, узнав об этой глупости. Теперь наша Лотта - статская советница!
Золотые были сердце и душа у бедного мальчугана, бывшего барабанщика, который заставил идти вперед и победить готовых отступить.
В груди у него был золотой клад, неисчерпаемый источник звуков. Они лились из скрипки, словно она была целым органом, словно по струнам ее танцевали эльфы летней ночи. В этих звуках отдавались и пение дрозда, и полнозвучный человеческий голос. Вот почему были так очарованы его слушатели, вот почему слава его прогремела далеко за пределами его родины. Он зажигал в сердцах святой огонь, пламя, целый пожар восторга.
И как он хорош собою! - восторгались и молодые и старые дамы и девицы. Самая пожилая из них даже завела себе альбом для локонов знаменитостей ради того только, чтобы иметь предлог выпросить прядь роскошных волос молодого скрипача.
И вот он вернулся в бедную комнатку барабанщика разодетый, изящный, как принц, счастливый, как король! Глаза и лицо его так и сияли. Мать целовала его в губы и плакала от радости, а он обнимал ее и ласково кивал головой всей знакомой мебели - и сундуку, на котором стояли чайные чашки и цветы в стаканах, и деревянной скамье, на которой спал мальчиком. Старый же барабан он вытащил, поставил посреди пола и сказал:
Отец непременно выбил бы теперь на нем дробь! Так я сделаю это за него! - И он выбил на барабане такую дробь, что твой град! А барабан был так польщен этим, что кожа на нем взяла да и лопнула.
Кулак-то у него здоровый! - заметил барабан. - Теперь у меня на всю жизнь останется воспоминание о нем! Да и мать-то, того и гляди, лопнет от радости, глядя на своего «золотого мальчика!»
Вот и вся история о «золотом мальчике».
Меню страницы (Выберите нужное ниже)
Краткое содержание: Всем известно, если рыжие, значит счастливые, именно об этой теории и рассказывает нам сказка, Золотой мальчик, Андерсена. Жена местного барабанщика, которая каждый раз приходила в церковь, не могла на смотреться и налюбоваться красотой херувимов. Они всегда украшали алтарь, и каждый раз думала о малыше, который будет очень сильно похож на милого, маленького ангелочка. У женщины действительно, спустя некоторое время на свет появился несказанно красивый и милый мальчик с рыжим цветом волос на его голове. Из- за такого необычного красивого цвета, мать его стала называть золотым мальчиком. Такая очень нестандартная и необычная внешность маленького мальчика часто раздражала многих окружающих вокруг него. Золотого мальчика назвали, Петр. Петру иногда приходилось очень нелегко, частенько ему, чтобы защитить свою репутацию и бесчисленные насмешки окружающих, он был вынужден очень часто драться и пускать в бой свои руки, для того, чтобы многие больше не насмехались над ним и не обижали мальчика. Отец Петра всегда верил, что его сына ждет большое будущее и большая слава в его жизни. Его обеспокоенная мать только еще больше проводила время за молитвами. Мать была бы счастлива, когда его сыне не будет угрожать никакая опасность и он проживет долгую и счастливую жизнь. Тем временем Петр подрастал и старался как можно реже обращать внимание на своих обидчиков. Как сложилась дальнейшая судьба мальчика? Стал ли от счастливым? Какие испытания ему пришлось пережить и встретить на его жизненном пути? Есть вам интересна эта история, то прочитайте ее до самого конца. Читать сказку. Золотой мальчик, Андерсена можно здесь онлайн бесплатно. Слушать ее можно тоже на этой страничке в аудиозаписи.
Текст сказки Золотой мальчик
Жена барабанщика была в церкви и смотрела на новый алтарь, уставленный образами и украшенный резными херувимчиками. Какие они были хорошенькие! И те, с золотым сиянием вокруг головок, что были нарисованы на холсте, и те, что были вырезаны из дерева, а потом раскрашены и вызолочены. Волоски у них отливали золотом; чудо, как было красиво! Но солнечные лучи были еще красивее! Как они сияли между темными деревьями, когда солнышко садилось! Какое блаженство было глядеть в этот лик Божий! И жена барабанщика загляделась на красное солнышко, думая при этом о малютке, которого скоро принесет ей аист. Она ждала его с радостью и, глядя на красное солнышко, желала одного: чтобы блеск его отразился на ее малютке; по крайней мере, чтобы ребенок походил на одного из сияющих херувимов алтаря! И вот когда она, наконец, действительно держала в объятиях новорожденного малютку и подняла его показать отцу, оказалось, что ребенок в самом деле был похож на херувима: волосы у него отливали золотом; на них как будто легло сияние закатившегося солнышка. - Золотой мой мальчик, сокровище, солнышко мое! - воскликнула мать и поцеловала сияющие кудри. В комнатке барабанщика словно гремела музыка, раздавалось пение, воцарились радость, веселье, жизнь, шум! Барабанщик принялся выбивать на своем барабане такую дробь, что держись! Барабан - большой пожарный барабан - так и гремел: «Рыжий! У мальчишки рыжие волосы! Слушай, что говорит барабанная кожа, а не мать! Трам-там-там!» И весь город говорил то же, что барабан. Мальчика снесли в церковь и окрестили. Ну, против имени сказать было нечего: ребенка назвали Петром. Весь город и барабан звали его «рыжий барабанщиков Петр», но мать целовала золотистые волосы сына и звала его «золотым мальчиком». На глинистом откосе у дороги было выцарапано много имен. - Слава! Она что-нибудь да значит! - сказал барабанщик и выцарапал там свое имя и имя сынка. Прилетели ласточки; они видели в своих странствиях надписи попрочнее, вырезанные на скалах и на стенах храмов в Индостане, надписи, вещавшие о могучих, славных владыках; но они были такие древние, что никто уже не мог прочесть их, никто не мог выговорить этих бессмертных имен. Слава! Знаменитое имя! Ласточки устраивали себе на откосе гнезда, выкапывая в мягкой глине ямки; дождь и непогода тоже помогали стирать выцарапанные там имена. Скоро исчезли и имена барабанщика и Петра. - Петрово имя все-таки продержалось полтора года! - сказал отец. «Дурак! - подумал пожарный барабан, но сказал только: - Дур-дур-дур-дум-дум-дом!» Рыжий барабанщиков Петр был мальчик живой, веселый. Голос у него был чудесный; он мог петь и пел, как птица в лесу, не зная никаких мелодий, и все-таки выходила мелодия. - Он будет певчим! - говорила мать. - Будет петь в церкви, стоять под теми прелестными вызолоченными херувимчиками, на которых так похож! «Рыжий кот!» - говорили городские остряки. Барабан часто слышал это от соседок. - Не ходи домой, Петр! - кричали уличные мальчишки. - А то ляжешь спать на чердаке, а в верхнем этаже загорится! Вашему пожарному барабану будет дело! - Берегитесь-ка вы барабанных палок! - сказал Петр и, как ни был мал, храбро пошел прямо на мальчишек и ткнул кулаком в брюхо ближайшего. Тот полетел кверху ногами; остальные - давай Бог ноги! Городской музыкант, такой важный, знатный - он был сыном придворного буфетчика, - очень полюбил Петра, часто призывал его к себе, давал в руки скрипку и учил его играть. У мальчика оказался талант; из него должно было выйти кое-что получше простого барабанщика - городской музыкант! - Солдатом я буду! - говорил сам Петр. Он был еще маленьким мальчуганом, и ему казалось, что лучше всего на свете - носить мундир и саблю да маршировать под команду: раз-два, раз-два! - Выучишься ходить под барабан! Трам-там-там! - сказал барабан. - Хорошо, кабы он дошел до генерала! - сказал отец. - Но тогда надо войну! - Боже упаси! - сказала мать. - Нам-то нечего терять! - заметил отец. - А мальчугана нашего? - возразила мать. - Ну, а подумай, если он вернется с войны генералом! - Без руки или ноги! Нет, пусть лучше мой золотой мальчик останется целым! «Трам-там-там!» - загремел пожарный барабан, загремели и все барабаны. Началась война. Солдаты выступили в поход, с ними ушел и барабанщиков Петр, «рыжая макушка», «золотой мальчик»! Мать плакала, а отец уже видел сына знаменитым; городской же музыкант находил, что Петру следовало не ходить на войну, а служить искусству дома. «Рыжая макушка!» - говорили солдаты, и Петр смеялся, но если кто-нибудь говорил: «Лисья шкура!» - он закусывал губы и смотрел в сторону, пропуская эти слова мимо ушей. Мальчик был шустрый, прямой и веселый, а «веселый нрав - лучшая походная фляжка», - говорили его старые товарищи. Часто приходилось ему проводить ночи под открытым небом, мокнуть в дождь и непогоду до костей, но веселость не покидала его, барабанные палки весело выбивали: «Трам-там-там! В поход!» Да, он прямо рожден был барабанщиком! Настал день битвы; солнце еще не вставало, но заря уже занялась; в воздухе было холодно, а бой шел жаркий. Стоял густой туман, но пороховой дым был еще гуще. Пули и гранаты летали над головами и в головы, в тела, в руки и ноги, но солдаты все шли вперед. То тот, то другой из них падал, пораженный в висок, побелев, как мел. Но маленький барабанщик не бледнел; ему еще не пришлось потерпеть вреда, и он весело посматривал на полковую собаку, прыгавшую впереди так беззаботно, как будто кругом шла игра, как будто ядра были только мячиками! «Марш! Вперед!» Эта команда была переложена на барабан, и такой команды не берут назад, но тут ее пришлось взять назад - разум приказывал! Вот и велено было бить отбой, но маленький барабанщик не понял и продолжал выбивать: «Марш! Вперед!» И солдаты повиновались барабанной коже. Славная то была барабанная дробь! Она выиграла сражение готовым отступить. Битва многим стоила жизни; гранаты рвали мясо в клочья, поджигали вороха соломы, в которые заползали раненые, чтобы лежать там брошенными много часов, может быть - всю жизнь! Но что пользы думать о таких ужасах! И все же о них думается - даже далеко от поля битвы, в мирном городке. Барабанщик с женой тоже не переставали о них думать: Петр был ведь на войне! - И надоело же мне это хныкание! - сказал пожарный барабан. Дело было в самый день битвы; солнце еще не вставало, но было уже светло; барабанщик с женою спали - они долго не засыпали накануне, разговаривая о сыне: он был ведь там, «в руках Божиих». И вот отец увидел во сне, что война кончена, солдаты вернулись, и у Петра на груди серебряный крест. Матери же приснилось, будто она стоит в церкви, смотрит на резных и нарисованных на образах херувимов с золотыми кудрями и видит среди них своего милого «золотого мальчика». Он стоит в белой одежде и поет так чудесно, как поют разве только ангелы! Потом он стал возноситься вместе с ними на небо, ласково кивая матери головою… - Золотой мой мальчик! - вскрикнула она и проснулась. - Ну, значит, Господь отозвал его к Себе! - И она прислонилась головой к пологу, сложила руки и заплакала. - Где-то он покоится теперь? В огромной общей могиле? Может быть, в глубоком болоте? Никто не знает его могилы! Никто не прочтет над нею молитвы! - И из уст ее вырвалось беззвучное «Отче наш»… Потом голова ее склонилась на подушку, и усталая мать задремала. Дни проходили; жизнь текла, думы росли! День клонился к вечеру; над полем сражения перекинулась радуга, упираясь одним концом в лес, другим в глубокое болото. Народ верит, что там, куда упирается конец радуги, зарыт клад, золото. Тут и действительно лежало золото - «золотой мальчик». Никто не думал о маленьком барабанщике, кроме его матери, вот почему ей и приснилось это. Дни проходили; жизнь текла, думы росли! Но с его головы не упало ни единого волоска, ни единого золотого волоска! «Трам-там-там, и он к вам!» - мог бы сказать барабан, могла бы пропеть мать, если бы она ожидала сына или увидела во сне, что он возвращается. С песнями, с криками «ура», увенчанные свежей зеленью, возвращались солдаты домой. Война кончилась, мир был заключен. Полковая собака бежала впереди, описывая большие круги, словно ей хотелось удлинить себе дорогу втрое. Дни и недели проходили, и вот Петр вступил в комнатку родителей. Он загорел, как дикарь, но глаза и лицо его так и сияли. Мать обнимала, целовала его в губы, в глаза, в рыжие волосы. Мальчик ее опять был с нею! Он, правда, вернулся без серебряного креста на груди, как снилось отцу, но зато целым и невредимым, чего и не снилось матери. То-то было радости! И смеялись и плакали вместе. Петр даже обнял старый барабан. - Ты все еще тут, старина! - сказал он, а отец выбил на барабане громкую, веселую дробь. - Подумаешь, право, в доме пожар! - сказал пожарный барабан. - Макушка вся в огне, сердце в огне, «золотой мальчик» вернулся! Трам-там-там! А потом? Потом что? Спроси-ка городского музыканта! - Петр перерос барабан! Петр перерастет и меня! - говорил он, даром что был сыном придворного буфетчика! Но все, чему он выучился за целую жизнь, Петр прошел в полгода. В сыне барабанщика было что-то такое открытое, сердечное. А глаза и волосы у него так и сияли - этого уж никто не мог отрицать. - Ему бы следовало красить свои волосы! - говорила соседка. - Вот дочери полицмейстера это отлично удалось, и она сделалась невестой! - Да, но ведь волосы у нее сразу позеленели, как тина, и ей вечно придется краситься! - Так что ж! Средств у нее на это хватит! - отвечала соседка. - И у Петра они есть! Он вхож в самые знатные семейства, даже к самому бургомистру, обучает игре на фортепьяно барышню Лотту! Да, играть-то он умел! Он вкладывал в игру всю свою душу, и из-под его пальцев выливались чудные мелодии, которых не было ни на одной нотной бумаге. Он играл напролет все ночи - и светлые и темные. Это было просто невыносимо, по словам соседей и барабана. Он играл, а мысли уносили его высоко-высоко, чудные планы роились в голове… Слава!.. Дочка бургомистра Лотта сидела за фортепьяно; изящные пальчики бегали по клавишам и ударяли прямо по струнам Петрова сердца. Оно как будто расширялось в груди, становилось таким большим-большим! И это было не раз, не два, а много раз, и вот однажды Петр схватил эти тонкие пальчики, эту прекрасную руку, поцеловал ее и заглянул в большие черные глаза девушки. Бог знает, что он сказал ей при этом! Мы можем только догадываться. Лотта покраснела до ушей, но не ответила ни слова: как раз в эту минуту в комнату вошел посторонний, сын статского советника; у него был большой гладкий лоб, доходивший до самого затылка. Петр долго сидел с ними, и Лотта так умильно улыбалась ему. Вечером, придя домой, он заговорил о чужих краях и о том ладе, который лежал для него в скрипке. Слава! - Трам-там-там! - сказал барабан. - Он совсем спятил! Право, в доме как будто пожар! На другой день мать отправилась на рынок. - Знаешь новость, Петр? - спросила она, вернувшись оттуда. - Славная новость! Дочка бургомистра Лотта помолвлена вчера вечером с сыном статского советника! - Не может быть! - воскликнул Петр, вскакивая со стула. Но мать сказала «да» - она узнала эту новость от жены цирюльника, а муж той слышал о помолвке от самого бургомистра. Петр побледнел, как мертвец, и упал на стул. - Господи Боже! Что с тобой? - воскликнула мать. - Ничего, ничего! Только оставь меня! - ответил он, а слезы так и побежали у него по щекам ручьем. - Дитятко мое милое! Золотой мой! - сказала мать и тоже заплакала. А барабан напевал - конечно, про себя: «Lotte ist todt! Lotte ist todt!» (То есть «Лотта умерла». - Строфа из уличной песни. - Примеч. перев.) Вот и песенке конец!» Но песне еще не был конец; в ней оказалось еще много строф, чудных, золотых строф! - Ишь, ломается, из себя выходит! - оговаривала соседка мать Петра. - Весь свет должен читать письма ее «золотого мальчика» и газеты, где говорится о нем и о его скрипке. Он и денег ей высылает немало, а это ей кстати теперь - овдовела! - Он играет перед королями и государями! - говорил городской музыкант. - Мне этого не выпало на долю, но он - мой ученик и не забывает своего старого учителя. - Отцу снилось, что Петр вернулся с войны с серебряным крестом на груди, но там трудно заслужить его! Зато теперь у него командорский крест! Вот бы отец дожил! - рассказывала мать. - Он - знаменитость! - гремел пожарный барабан, и весь родной город повторял: сын барабанщика, рыжий Петр, бегавший мальчиком в деревянных башмаках, бывший барабанщик, музыкант, игравший на вечеринках танцы, - знаменитость! - Он играл у нас раньше, чем в королевских дворцах! - говорила жена бургомистра. - В те времена он без ума был от нашей Лотты. Он всегда метил высоко! Но тогда это было с его стороны просто дерзостью! Муж мой так смеялся, узнав об этой глупости. Теперь наша Лотта - статская советница! Золотые были сердце и душа у бедного мальчугана, бывшего барабанщика, который заставил идти вперед и победить готовых отступить. В груди у него был золотой клад, неисчерпаемый источник звуков. Они лились из скрипки, словно она была целым органом, словно по струнам ее танцевали эльфы летней ночи. В этих звуках отдавались и пение дрозда, и полнозвучный человеческий голос. Вот почему были так очарованы его слушатели, вот почему слава его прогремела далеко за пределами его родины. Он зажигал в сердцах святой огонь, пламя, целый пожар восторга. - И как он хорош собою! - восторгались и молодые и старые дамы и девицы. Самая пожилая из них даже завела себе альбом для локонов знаменитостей ради того только, чтобы иметь предлог выпросить прядь роскошных волос молодого скрипача. И вот он вернулся в бедную комнатку барабанщика разодетый, изящный, как принц, счастливый, как король! Глаза и лицо его так и сияли. Мать целовала его в губы и плакала от радости, а он обнимал ее и ласково кивал головой всей знакомой мебели - и сундуку, на котором стояли чайные чашки и цветы в стаканах, и деревянной скамье, на которой спал мальчиком. Старый же барабан он вытащил, поставил посреди пола и сказал: - Отец непременно выбил бы теперь на нем дробь! Так я сделаю это за него! - И он выбил на барабане такую дробь, что твой град! А барабан был так польщен этим, что кожа на нем взяла да и лопнула. - Кулак-то у него здоровый! - заметил барабан. - Теперь у меня на всю жизнь останется воспоминание о нем! Да и мать-то, того и гляди, лопнет от радости, глядя на своего «золотого мальчика!» Вот и вся история о «золотом мальчике».
Смотреть сказку Золотой мальчик слушать онлайн
