Письма о неразделенной любви письмо. Стихи о разбитом сердце

Безответная любовь, безнадёжная Как лесная глухомань бездорожная. Безнадежная любовь безответная, А была б она твоя беззаветная...

«Эта песня крутится в голове уже давно, не дает ничего делать, думать, спать, есть – жить! Безответная любовь… Почему именно мне осталась такая доля? Никого я не обидела, и никого не обманула, никому ничего не обещала… А сейчас я просто сгораю от неразделенного чувства, мучаюсь и страдаю каждый день, каждый час, каждое мгновение.

Когда я увидела его первый раз, то сразу поняла, что больше мне никто в этой жизни не нужен! Когда моя сестра привела в дом жениха познакомиться, собрались все родственники, все ждали и радовались за сестру, и только я, увидев его, Андрюшеньку, поняла, что жизнь моя кончилась!

И вот завтра их свадьба, а я, запершись в своей комнате, под эту песню, плачу, страдаю и жалею себя. Мне не везет с детства, еще в школе я влюблялась в тех парней, которые не обращали на меня никакого внимания. И до сих пор так остается. Наверное, что-то во мне не так? Ненормальное?

В прошлом году мне предложил выйти замуж мой однокурсник. Он хороший, но я его не люблю, просто дружески отношусь. А тот с кого я глаз с первого курса не сводила, женился на моей подруге. Я пыталась себя убедить, что все нормально, даже на свадьбу к ним пошла.

Вот у моей сестры все хорошо складывается, она на два года меня младше, но парни у нее появились, раньше, чем у меня. И все как у людей, а вот теперь Андрей… Они год уже встречаются, оказывается. Он такой необыкновенный, умный, добрый, красивый, веселый. Ну почему сестре все, а мне только слезы? Я мечтаю о том, как мы бы встретились с ним раньше, и все у нас получилось, и это наша свадьба будет завтра, а не чужая.

Я не знаю, к кому обратиться, чтобы разобраться в себе. Я уже себя иногда ненавижу, и сестру тоже. Мама успокаивает, говорит, что придет и ко мне счастье, а я не верю уже!»
Жанна

Такое вот письмо пришло недавно в адрес журнала. Его автор – молодая девушка, которая, спустя несколько лет, наверное, сама улыбнется ею же написанным строчкам, но сегодня ей не до смеха. В юношеском возрасте неразделенная любовь воспринимается, как крах всего мира. Это только с возрастом становишься мудрее и понимаешь, что «… любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней…». И как важно, чтобы сейчас рядом с ней оказались добрые и понимающие люди.

Вокруг интересная, насыщенная событиями жизнь, полная не только разочарований, но и радостей. Достаточно утереть слезы и посмотреть вокруг. Любите себя, тогда вас будут любить и другие. Уважайте чужие чувства, тогда и к вам отнесутся с уважением. И не завидуйте, а порадуйтесь чужому счастью. И у вас на душе сразу станет легче.

Ты разбиваешь мне сердце

«Дорогая Эмма, - писал Майк. - Вот наконец я и в Сан-Франциско…»

Время близилось к часу ночи, и кругом было очень тихо. Он уныло глядел на маленькую фотографию, которую она ему подарила шесть лет назад, когда они только что познакомились. Теперь она была еще красивее, чем шесть лет назад, но Эмма была все та же Эмма. Ее все так же нельзя было понять.

Интересно, что она делает сейчас там, в Нью-Йорке, в то время как он сидит в гостинице и пишет ей письмо?

А ну-ка посчитаем, - подумал он. - У них здесь около часа ночи. Четыре часа разница во времени. В Нью-Йорке, значит, уже пять часов утра.

Он долго думал о том, что делается в пять часов утра в Нью-Йорке. Мысли были тяжелые, беспросветные.

Наверное, она спит, - решил он.

Он подумал еще немножко о Нью-Йорке в пять часов утра, и ему мучительно захотелось домой.

А вдруг она не может уснуть? - думал он. - А вдруг она думает обо мне?

Он снова взялся за свое письмо.

«Честное благородное слово, Эмма, - писал он, - я не думал, что так тебя люблю и что мне тебя так недостает, пока три месяца назад не началась вся эта ерунда. Я и не подозревал, что ты для меня значишь, пока не отъехал от Нью-Йорка. И вот я уже здесь, в Сан-Франциско. Можешь себе представить, как я сейчас тебя люблю!

Скажу тебе по совести, - писал он, - мне здесь совсем не нравится. Я в этом городе уже целых два часа, и мне совсем не весело. Может, это и хороший город, но мне он не по душе. Что же ты хочешь, чтобы я делал? Я ведь не умею делать ничего полезного. Я не был дома целых три месяца, и мне так страшно хочется домой! Неужели ты не хочешь, чтобы я вернулся домой?»

Он поглядел на фотографию.

Родненькая, - подумал он, - да неужели ты не хочешь, чтобы я вернулся домой? Я не умею писать книг. Я не умею играть на сцене. Не умею петь. Править самолетом. Произносить речи. Что же ты хочешь, чтобы я делал?

Подойдя к окну, он поглядел на пустынную улицу.

«Должно ведь найтись для меня хоть какое-нибудь дело. Но какое? Она хочет, чтобы я что-нибудь делал, но почем я знаю, что именно?»

Он долго следил за пьяным, который, едва держась на ногах, пересекал улицу.

Я мог бы выйти и отвезти этого пьяного домой в такси, - подумал он, - но какой от этого будет толк ему, Эмме или мне? Он опять завтра напьется - вот и все.

Развозить пьяных по домам - это не дело. Можно бы дать его жене денег. Майк представил себе, как он разговаривает по душам с женой пьяницы - худенькой, озабоченной женщиной, матерью семерых детей; зовут ее, предположим, миссис Джилхули, и он говорит ей: «Послушайте, миссис Джилхули, я позволю себе вручить вам этот маленький подарок (ерунда, всего тысяча долларов) и хочу, чтобы вы отправили вашего Тома подлечиться от алкоголизма. Вам это обойдется долларов в семьдесят, а его, как я слышал, вылечат на всю жизнь. Мне было бы так приятно, если бы вы купили вашим деткам новые платья, переехали на квартиру получше и достали Тому какую-нибудь хорошую книжку, нечто возвышенное, ну, хотя бы «Проснись и живи», и если я не обманываюсь, он, прочтя эту книжку, переменится, получит хорошую работу и завоюет видное положение, скажем, ведущего инженера, если, конечно, у него имеется склонность к технике. Я не сомневаюсь, что он дослужится до этого поста, миссис Джилхули… Мне эти деньги без надобности, а вам, надеюсь, они будут очень кстати».

Боюсь, что из этой затеи ничего не выйдет, - подумал он.

Да, но с другой стороны, - размечтался Майк, - среди ее семи или восьми детишек может обнаружиться настоящий гений: выдающийся скрипач, великий писатель или замечательный изобретатель.

Изобретатель… - задумался он. - Вот это идея! Что бы такое мне изобрести, - тогда Эмма мной бы гордилась… А ну-ка, раскинем мозгами. Автомобиль, аэроплан, локомотив, мотоцикл, зонтик, парашют, подводную лодку? Или, может быть, трехколесный велосипед, детский автомобильчик, клюшку для поло? Что не изобретено еще?

Он долго раздумывал, чего бы ему изобрести полезного. Но единственное, что ему хотелось изобрести, - это было существо вроде Эммы. Такое же красивое, как Эмма, которому не нужно было бы, чтобы другое существо, вроде него, что-нибудь делало или что-нибудь изобретало. Эмма была бы замечательным изобретением. «Эмма Корбет - самое прекрасное существо на божьем свете, огражденное от всяких посягательств патентным правом».

Он отвернулся от окна и уныло поглядел на телефон. Может, она не спит. Может, она уже встала. Может, маленький Майк кричит и нянька не знает, как его угомонить. Может, маленький Майк заболел. Может, у него воспаление легких. Может, у него температура. Может, в доме на Пятой авеню полно врачей. Боже милостивый, может, там пожар!

Он поднял трубку.

Дайте мне Нью-Йорк, - сказал он. - Баттерфилд, 8-97-37. Дом Майка Корбета. Я хочу поговорить с моей женой. Нет, я и не подумаю класть трубку.

Алло, - сказал он, - это ты, Эмма?

Конечно, я. Что случилось?

Эмма, - сказал он, - скажи мне, как поживает маленький Майк? Что с ним?

Ничего, - сказала Эмма.

Эмма! - закричал он. - Я непременно должен знать, что с Майком. У него часом нет воспаления легких или чего-нибудь в этом роде?

Конечно, нет.

Слава богу, - сказал Майк. - А у нас в доме нет пожара или чего-нибудь в этом роде?

Что ты говоришь? - сказала Эмма. - Почему у нас должен быть пожар?

В каждом доме случается пожар, - сказал Майк. - Вот и у нас может быть пожар, не только у других.

Нет у нас пожара, - ответила Эмма. - Скажи лучше, что ты делаешь в Сан-Франциско?

Вот это я и сам хотел бы знать, - сказал Майк. - Если говорить всерьез, я очень хотел бы знать, что я делаю во всяком месте, где тебя нет. Эмма, - взмолился он, - я не могу придумать, что мне делать! Честное благородное слово, не могу! Ты уверена, что Майк здоров? Я не видел вас целую вечность. Я приехал в Сан-Франциско несколько часов назад. Как ты поживаешь? Ты пойми, от тебя до меня чуть не пять тысяч километров! Что ты хочешь, чтобы я делал?

Ты сам должен решить, - сказала Эмма.

Я изо всех сил старался решить, - сказал Майк, - и мне кажется, что самое лучшее, на что я способен, это быть рядом с тобой и маленьким Майком. Можно мне вернуться?

Майк, - сказала Эмма, - я сейчас повешу трубку и лягу спать. Я очень сонная. У нас все в порядке. Спокойной ночи.

Эмма! - закричал Майк. - Ты меня просто сводишь с ума.

Он услышал, как на другом конце провода повесили трубку.

Прямо не знаю, что и делать, - сказал он.

Это был тридцатый междугородний разговор, который он заказывал за последние три месяца, и на сей раз он опять остался ни с чем, только теперь его отделяли от дома чуть не пять тысяч километров.

Он позвонил по внутреннему телефону.

Дайте мне, пожалуйста, комнату 747. Сэм? - спросил он.

Шофер устало подтвердил, что его зовут Сэм.

Ты не хочешь прийти ко мне?

Зачем? - спросил Сэм.

Мне надо с тобой посоветоваться, - сказал Майк.

Все о том же самом.

Понятно, - сказал Сэм. Он был не в духе. - Видно, я не имею права поспать хоть разок в кои веки. Ладно, сейчас приду.

Спасибо, - сказал Майк.

Сэм Левин был не только шофером Майка Корбета, он был его советчиком. Сэм жил в восточной части Нью-Йорка. Ему было столько же лет, сколько и Майку, - двадцать восемь или двадцать девять; он был такого же роста, как Майк, - сто семьдесят пять сантиметров и столько же весил - сто шестьдесят фунтов. Майк окончил Гарвардский университет. Сэм не кончал ничего, Майк встретил Сэма, когда тот был шофером такси, и предложил ему работать у себя. Сэм сказал, что у него есть работа. Майк сказал, что будет платить ему больше, чем тот зарабатывает шофером такси. Сэм спросил Майка, сколько часов придется работать. Майк ответил Сэму, что не знает, когда и сколько придется работать. Сэм спросил Майка, на какой ему придется ездить машине. Майк ответил Сэму, что ездить он будет на большой машине. Сэм согласился. Он был с детства помешан на больших машинах.

Сэм провел машину Майка через весь североамериканский континент, от Манхэттена до самого Сан-Франциско.

Одеваясь у себя в комнате, Сэм сказал:

Миллион километров от самого конца света, a он не дает мне поспать!

Он прошел одиннадцать шагов до комнаты Майка.

Который час? - спросил он.

Начало второго, - ответил Майк. - Послушай, Сэм, ты должен придумать для меня какое-нибудь дело, чтобы Эмма пустила меня домой. Ты ведь и сам хочешь в Нью-Йорк, правда? Ты ведь и сам скучаешь по Розе Тарантино, правда?

Скучаю ли я по Розе Тарантино? Он меня еще спрашивает, скучаю ли я по Розе Тарантино! Да я женюсь на ней в первый же день, когда вернусь в Нью-Йорк! Как вы думаете, Майк, попадем мы с вами живыми когда-нибудь в Нью-Йорк?

Непременно, - сказал Майк. - Мы непременно туда попадем, если ты придумаешь для меня какое-нибудь дело. Эмма все еще стоит на своем. Я только что ей звонил.

При чем тут Эмма? - сказал Сэм. - По-моему, вы самый большой тупица из всех, кто окончил Гарвардский университет. Дело совсем не в Эмме, а в ее отце. В старике Гордоне. Неужели вы не можете понять даже этого?

Почему ты думаешь, что дело тут в ее отце? - спросил Майк.

Дедуктивное мышление, - сказал Сэм. Сэм прочел о дедуктивном мышлении в детективном романе, где обвиняемый - скромный бухгалтер - доказал при помощи дедуктивного мышления, что настоящим убийцей был сыщик, что доставило Сэму несказанное удовольствие. - Дедуктивное мышление, - повторил он снова. - Старик ведь немножко не того, если можно так выразиться. - Сэм покрутил указательным пальцем правой руки возле своего правого уха. - Он чуточку спятил, - пояснил Сэм. - Может, у него и есть высшее образование, но он все-таки немножко чудак. Все эти идеи пришли в голову не Эмме, а ему. Она ведь вас любит. Зачем бы ей надо было отсылать вас из дому и требовать, чтобы вы что-то делали? Прямо какой-то психоз! Провалиться мне, если всю эту дурацкую затею не придумал старый хрыч!

Я на твоем месте не был бы так уверен, - сказал Майк.

Он заметил, что Сэм стоит.

Брось эти дурацкие штуки, - сказал Майк. - Садись. Мне очень жаль, что я поднял тебя среди ночи с постели, но дело принимает очень серьезный оборот. Я волнуюсь. Мне нужен твой совет. Нам надо составить какой-нибудь план. Мне надоела вся эта дичь. Я не меньше тебя хочу домой.

Положим, меньше, - сказал Сэм. - И даже сравнивать нечего.

Он снял фуражку и сел.

Во всяком случае, - сказал Майк, - я просто помираю, так я хочу домой. Вот и все.

Ну и что же? Почему бы вам просто не сесть в машину и не поехать домой? - спросил Сэм.

Не могу, - сказал Майк.

Почему? Ведь она ваша жена, правда? Она мать вашего сынишки, правда?

Правда, - сказал Майк, - но если я вернусь, так ничего и не сделав, она еще, чего доброго, со мной разведется.

Да ну? - удивился Сэм. - На каком таком основании?

Неспособность совершить что бы то ни было.

И вы это называете основанием для развода? - сказал Сэм.

Для таких, как Эмма, да.

Ни у кого нет таких оснований! - сказал Сэм. - Для развода вам надо либо ее побить, либо бросить, либо сделать что-нибудь особенное в этом роде.

Практически, может быть, - сказал Майк. - Но, пойми, если она попросит развода или хотя бы подумает, не попросить ли ей развода, я не стану ее удерживать. Вот почему я три месяца ломаю себе голову, что бы мне такого сделать, что доставит ей удовольствие.

Психоз да и только, - сказал Сэм. - Что вы бедняк, что ли? Зачем вам что-нибудь делать?

Ты ведь знаешь, что не я это придумал. Послушай, Сэм. Вот ты, например, ты не совсем бедняк, хотя в то же время и не богач. Почему ты не можешь хорошенько подумать и подать мне без проволочек какую-нибудь мысль?

Конечно, могу, - сказал Сэм. - Но ведь мы уже говорили с вами на эту тему не меньше ста раз. Понятия не имею, чего она от вас хочет.

Ах, господи, - сказал Майк, - давай-ка подумаем еще разок. Если бы тебя таким образом прижала Роза Тарантино, что бы ты стал делать?

Я говорил вам сто раз, что Роза Тарантино и не подумает заставлять меня делать что бы то ни было. Она меня любит.

Понимаю, - сказал Майк. - Ты не желаешь оказать мне хоть какую-то помощь.

Ладно, - сказал Сэм, - ладно. Не обижайтесь. Я постараюсь оказать вам еще немножко помощи. Давайте думать. Что бы вам на самом деле сделать?

Долгое время они сидели молча.

Я слышал, что какой-то тип спустился в бочке по Ниагарскому водопаду, - сказал Сэм.

Да, но он умер, - возразил Майк.

Кажется, да, - сказал Сэм.

Не надо, - сказал Майк. - Никакой Ниагары и никакой бочки. Придумай что-нибудь другое. Думай хорошенько.

Ладно, подумаем, - сказал Сэм. Он прилежно размышлял целых полминуты, опустив голову чуть не к самому полу, а потом поднял голову, и в глазах его появился живой блеск.

Сколько вы можете просидеть на флагштоке? - спросил он.

На флагштоке? - спросил Майк. - На нем нельзя сидеть. Там мало места.

То есть, как это мало места? - сказал Сэм. - Разве вы сидите на самом шесте? Вам туда дают стул. Фактически там у вас целые апартаменты.

Не желаю я сидеть ни на каком флагштоке! - сказал Майк.

Но вам же надо что-нибудь сделать, - сказал Сэм. - Я так соскучился по Розе Тарантино, что просто ужас».

Ни за что не сяду ни на какой флагшток, - сказал Майк.

Ладно, - сказал Сэм. - Валяйте, упорствуйте.

Неужели ты не можешь придумать что-нибудь, о чем заговорили бы люди?

Они заговорят, если вы посидите на флагштоке.

Я ни за что не сяду ни на какой флагшток, - сказал Майк. - Забудь об этом.

Ладно, - сказал Сэм. - Забудем. Вы попросили меня, и я вам придумал целую кучу дел. Ниагарский водопад, сидение на флагштоке… Больше я ничего не могу придумать.

Не годится, - сказал Майк.

Вы, кажется, учились в Гарвардском университете? Чему же вы научились в Гарвардском университете?

Не помню, - сказка Майк.

Так я и думал, - сказал Сэм. - А вы когда-нибудь делали хоть что-то?

Конечно, - сказал Майк. - Целый год я занимался боксом.

Сэм вскочил, снял пиджак и закатал рукава рубашки.

Вот это уже кое-что, - сказал он. - А ну-ка, покажите мне, на что вы способны.

Мне совсем не кажется, что это уже кое-что, - сказал Майк. - Я был нокаутирован в первом же раунде.

Какая разница? - воскликнул Сэм. - А. ну-ка, встаньте. Приготовьтесь.

К чему? - спросил Майк.

Я за десять минут научу вас боксу лучше, чем вы научились за всю вашу жизнь, - сказал Сэм.

Ты думаешь, мне стоит добиваться какого-нибудь спортивного звания? - сказал Майк.

Вопрос! - сказал Сэм. - Вы в хорошей спортивной форме. А я вас обучу всему, чему надо.

Ты думаешь, у меня что-нибудь выйдет? - спросил Майк.

То есть как это у вас не выйдет? - сказал Сэм. - Верное дело! Окончил Гарвардский университет, здоров как железо. У вас есть смекалка, подвижность и, что самое важное, наступательный дух. Встаньте, Майк, я покажу вам шесть-семь приемчиков.

Майк встал, снял пиджак и закатал рукава рубашки.

Готово? - спросил Сэм. - Смотрите, это ринг, Дзинь!.. Удар гонга. Вы выходите.

Майк вышел с тяжелым сердцем. Его шофер говорил, не умолкая, и старательно пояснял все свои действия; он двинул левой рукой ему в подбородок, правой - в низ живота, и Майк согнулся пополам, с трудом выдыхая воздух.

Видите, - сказал Сэм. - То, что сделал я, можете сделать и вы.

Майку понадобилось пять минут, чтобы восстановить дыхание.

Подожди минутку, - произнес он. - Сэм, ты прирожденный убийца. Давай так: ты будешь драться, а я стану твоим менеджером. Мы живо пробьемся к самой верхушке этой профессии. Ты сделаешь нокаут Шарки во втором раунде, Байеру - в третьем, Брэддоку - в четвертом и Джо Луису - в пятом.

Это ведь не мне, а вам надо пробиваться к верхушке профессии, - сказал Сэм. - Роза Тарантино не требует от меня, чтобы я что-нибудь делал. Требует ваша жена. Это вам надо делать нокауты, хотя бы и не Шарки, Байеру, Брэддоку или Джо Луису. Хорошо будет, если вы одержите победу над кем-нибудь из битых местных парней. Ну, как вы, отошли малость?

Самую малость, - сказал Майк.

Ладно, - сказал Сэм, - Второй раунд. Дзи-н-инь! - удар гонга.

Обожди минутку, - попросил Майк.

Он перемахнул через стул и бросился в соседнюю комнату, но его шофер тоже перемахнул через стул и бросился за ним.

Здесь канат, - сказал Сэм. - Ну что вы будете делать? Вас загнали в угол.

Майк не знал, что ему делать. Единственное, что ему удалось, - это мгновенно потерять сознание, словно его задули, как свечку.

Сэм стоял над ним, и лицо его выражало полное отвращение.

Вы не можете драться, - сказал Сэм.

Он пошел в ванную комнату и принес оттуда стакан воды. Немножко воды он разбрызгал по лицу Майка.

Надеюсь, вы заметили, как я вас ударил, - сказал Сэм.

Дай мне виски, - сказал Майк. - Ты уволен.

То есть как это я уволен? - спросил Сэм.

Ты уволен, если будешь учить меня боксу, - сказал Майк.

Ладно, - сказал Сэм. - Ладно. Я ведь только выполнял мой долг по своему разумению. - Эту фразу он тоже вычитал в детективном романе.

Сэм налил Майку виски и подал ему стакан. Майк проглотил виски и с трудом встал, потирая подбородок.

Знаешь, что я тебе скажу? - заявил Майк. - Мы устали. Иди к себе и поспи. Мы вернемся к этому вопросу на свежую голову, утром. Разбуди меня в полдень.

Ладно, - сказал Сэм.

Через десять минут у Майка зазвонил телефон. Это был Сэм.

Майк, - сказал он. - У меня мысль.

Отлично, - сказал Майк. - Какая?

Боксера из вас не выйдет, - сказал Сэм, - но мне кажется, у вас есть первоклассные задатки, чтобы стать великим борцом. Я сейчас приду и научу вас кое-каким приемам.

Попробуй, и ты уволен, - сказал Майк. - Увидимся утром.

Ладно, - сказал Сэм. - Ладно. Не обижайтесь.

Майк встал в десять часов и пошел к своему шоферу. Сэм еще спал. Когда он услышал стук в дверь, он откликнулся сонным голосом:

Кто там?

Майк, - сказал Майк.

Какой такой Майк? - крикнул Сэм.

Майк Корбет, - сказал Майк.

Сэм выскочил из кровати и открыл дверь.

Вы опять ничего не поняли. Когда я говорю: «Какой такой Майк?» - вы должны ответить что-нибудь смешное. Например, я говорю: «Стук, стук!» Вы говорите: «Кто там?»

Не понимаю, чего ты хочешь, - сказал Майк.

Стук, стук! - сказал Сэм.

Ну хорошо, - сказал Майк. - Кто там?

Какой такой Шоб?

Шоб ты оглох, а потом усох, - сказал Сэм.

Очень смешно. Одевайся. У нас есть работа.

Работа? - сказал Сэм. - Какая работа?

Обыкновенная работа. Давай машину, проедемся. А вдруг кто-нибудь подаст нам хорошую идею?

Сэм полез под душ.

Стук, стук, - сказал он.

Ты брось это дело, - сказал Майк. - Лучше поторапливайся. Я буду внизу пить кофе и читать утреннюю газету. Пошлю и тебе кофе наверх.

Спасибо, - сказал Сэм. - И несколько бараньих отбивных, не очень прожаренных.

Подавай машину к подъезду через десять минут, - сказал Майк.

Через пятнадцать минут Сэм уже гнал машину вниз по Пауэлл-стрит к Рынку, от Рынка к Феллу и от Фелла в парк Золотых ворот. По парку он ехал очень медленно. Парк был хороший, и день был тоже очень хороший. Они выехали из парка на пляж.

Стук, стук, - сказал Сэм, увидев океан.

Кто там? - сказал Майк.

Тихий океан, - сказал Сэм.

Какой такой Тихий океан?

Вот я и влип, - сказал Сэм, - Обыкновенный Тихий океан.

Очень смешно, - сказал Майк. - Обыкновенный Тихий океан.

Океан нагнал на Майка такую тоску, какой он еще никогда не испытывал. Ему оставалось только одно: вернуться домой.

Послушай, Сэм, - сказал он. - Завтра утром мы будем в Нью-Йорке.

Это же психоз, - сказал Сэм. - Невозможно.

Мы сядем сегодня на самолет и завтра утром будем в Нью-Йорке.

На самолет? - спросил Сэм. - А что мы сделаем с этой машиной?

Оставим ее в гараже, - сказал Майк. - Нет, - сказал он, - мы ее продадим. Нет, отдадим кому-нибудь. Так и сделаем. Отдадим ее кому-нибудь, кто всегда мечтал о такой здоровенной колымаге.

Это я всегда мечтал о такой здоровенной колымагe, - сказал Сэм.

Хорошо, - сказал Майк. - Эта здоровенная колымага теперь твоя здоровенная колымага.

Вы это всерьез? - спросил Сэм.

Конечно, всерьез, - сказал Майк. - Я еду домой. Ты можешь нанять шофера и сидеть сзади, как сижу я.

И не подумаю, - сказал Сэм. - Я сам буду вести свою машину.

Хорошо, - сказал Майк. - Я полечу на самолете, а ты поезжай на машине.

Давайте маленько подумаем, - сказал Сэм. - А летать в этих самолетах безопасно?

Безопасно, - сказал Майк. - Ты не хочешь брать колымагу?

Я, кажется, предпочту на семь дней раньше увидеться с Розой Тарантино, - сказал Сэм. - Давайте отдадим колымагу мальчишке-газетчику или кому-нибудь в этом роде.

Идет, - сказал Майк.

Они отдали машину четырнадцатилетнему итальянцу-газетчику по имени Винсент Торини. Майк сводил мальчика к адвокату в Рассбилдинг на Нью-Монтгомери-стрит и оформил сделку. Мальчик был поражен, испуган и обрадован.

Я опытный водитель, - сказал он.

Поверенный был тоже напуган до смерти. Он подумал, что тут кроется какая-то провокация. Может, заговор? Может, Торини хотят умыкнуть? Хотя кому нужно умыкать газетчика? На всякий случай он позвонил в газеты и в полицию.

Полиция и репортеры нашли Майка с Сэмом в доме у Торини на Телеграф-хилл.

Они устроили маленькое пиршество, пили вино, смеялись, восхищались колымагой и обсуждали законность сделки.

Никто не был арестован, но фотографы поработали на славу. Папа Торини, мама Торини, Винсент, пятеро младших Торини, Майк и Сэм - все они были сняты, и все они улыбались.

Майк и его шофер сели на самолет, и к утру они уже были на родной земле. Сэм поспешил к себе в Бруклин, к Розе Тарантино, а Майк вскочил в такси и понесся домой, в Манхэттен, к маленькому Майку и Эмме.

Странно, - подумал он. - Вот я подарил здоровенную колымагу и приехал домой. Мне понадобилось три месяца, чтобы добраться из Нью-Йорка до Сан-Франциско, и ровно одна ночь, чтобы вернуться из Сан-Франциско в Нью-Йорк.

Странно, - подумал он снова. На душе у него было радостно, хотя и чуточку тревожно.

Первым увидел его маленький Майк.

А вот и он, этот дядя, - сказал Майк.

Маленький Майк кинулся к нему на шею и поцеловал его.

Господи! - сказал Майк.

Потом настал черед Эммы. Майку стало дурно от радости.

Господи! - сказал Майк.

Он сел и сделал вид, что вполне спокоен.

Просто не верится, что я дома, - сказал он. - Странно, а ведь можно подумать, что ты мне рада.

Рада, - сказала Эмма.

Я тебя никогда не мог понять, - сказал Майк. - Позапрошлой ночью, когда я с тобой разговаривал, у тебя был такой тон, будто ты никогда не захочешь видеть меня снова, А теперь, посмотри на нее, все совсем наоборот.

Правильно, - сказала Эмма. - Посмотри на меня.

А что же я делаю? - спросил Майк. - Ты чудно выглядишь, Эмма, а у меня, наверно, измученный вид? Три месяца, которые я провел без тебя, были самые несчастные, самые тяжкие, самые бессмысленные месяцы в моей жизни. И нечего притворяться. Я так ничего и не сделал.

Слава богу, - сказала Эмма.

Не понимаю, - сказал Майк. - Ведь я же ничего не сделал.

За эти три месяца, - сказала Эмма, - ты совсем не изменился.

Майк был ошарашен.

Честное благородное слово, Эмма, - сказал он, - я ничего не понимаю. Наверно, я и в самом деле очень глуп, но я ровно ничего не понимаю. Ведь ты требовала, чтобы я уехал и что-нибудь сделал?

Да, - сказала Эмма.

Но ведь я ничего не сделал, - сказал Майк. - Я старался изо всех сил, но так и не смог ничего придумать. Кроме одного: я приехал домой. Тринадцать дней я провел в Чикаго, пытаясь написать роман. Мне удалось написать только заглавие и одну маленькую фразу.

Какое же было заглавие? - спросила Эмма.

- «Эмма», - сказал Майк. - Вот какое было заглавие.

А что же было сказано в маленькой фразе?

- «Ты разбиваешь мне сердце», - сказал Майк. - Вот что было сказано в этой фразе.

Майк, - сказала Эмма.

Неужели ты думаешь, что теперь все будет хорошо?

Нет, - сказала Эмма. - Не хорошо, а просто замечательно!

Как же это так? - спросил Майк.

Ты вернулся домой, - сказала Эмма. - И ты совсем не изменился.

Да, я вернулся домой, - сказал Майк. - Мне казалось, что как раз этого ты мне не простишь. Но я все равно не мог не вернуться домой.

Когда-нибудь я тебе объясню, - сказала Эмма.

Странно, - сказал Майк, - Я тебя совсем не понимаю. Три месяца страшной муки… Три месяца страшной муки - и все это зря.

Зря? - спросила Эмма.

Не понимаю, - сказал Майк. - Иногда я просто ничего не понимаю.