С момента появления на свет ребенок становится центром жизни семьи. Родители, бабушки и дедушки заботятся о младенце, беспокоятся, хорошо ли он ел, спал, стараются всячески радовать его. Ребенок день за днем получает информацию о том, что он принят в мире, у него формируется уверенность в том, что «со мной все хорошо, я здесь по праву». Дети, у которых сформировано это ощущение, несут в себе заряд уверенности, могут спокойно и конструктивно реагировать на критику, находить выходы из сложных ситуаций.
Если же ребенок был лишен семьи или родители занимались чем угодно, но не им, если у него не было сформировано убеждение, что он существует в мире по праву, даже повзрослев, он любую проблему будет воспринимать как катастрофу, которую невозможно пережить. Такому человеку трудно учиться на своих ошибках, он становится очень уязвимым, тревожным, агрессивным.
Для взрослого человека количество фрустраций, переживаемых ребенком, кажется запредельным. Но ребенок справляется
Мы приходим в мир абсолютно беспомощными, мы не можем позаботиться о себе. Наше выживание, возможность стать самостоятельным и ответственным человеком полностью зависит от того, будет ли у нас «свой взрослый», тот, кто готов заботиться, защищать, жертвовать своими интересами ради нас. Он не обязательно должен быть сверхуспешен, умен или силен. Он должен лишь считать ребенка своим, заботиться о нем, защищать его.
В идеале у каждого из нас должен быть «свой взрослый», рядом с которым спокойно и безопасно, который находится с ребенком в отношении привязанности - отношении защиты и заботы. Это отношение привязанности к «своему взрослому» становится для детей мостиком в жизнь, проходя по которому они будут развиваться и постепенно становиться самостоятельными.
Научившись ходить, ребенок начинает активно исследовать мир: постоянно что-то трогает, изучает, куда-то лезет. И, естественно, когда он так активно всему учится, он очень часто испытывает фрустрацию - негативное переживание, связанное с неудачей, невозможностью получить желаемое.
Залезал на диван - упал, играл с дверцей - прищемил пальцы, потянулся за чашкой - чашка разбилась, захотел съесть конфету - мама не разрешила… И так каждый день! Для взрослого человека количество фрустраций, переживаемых ребенком, кажется запредельным. Но ребенок справляется. И в первую очередь это возможно благодаря тому, что в любой сложной жизненной ситуации для преодоления фрустрации он обращается к «своему взрослому». Если он немного расстроен, ему достаточно постоять рядом с мамой, если фрустрация сильная, то ему необходимо, чтобы его взяли на ручки, обняли, утешили.
Мы социальные существа, мы получаем поддержку и защиту в отношениях с близкими людьми. Когда мы сталкиваемся с чем-то, что вызывает слишком сильные, непереносимые негативные эмоции, с которыми мы не можем справиться, нам важно получить поддержку.
Необходимо, чтобы какой-то человек предоставил себя в качестве контейнера, психологической утробы, создал безопасный кокон между нами и миром, чтобы в этом коконе мы смогли безопасно пережить любые сильные чувства. Благодаря этому механизму - контейнированию (от английского слова container - «вместилище») - человек выходит из состояния стрессовой мобилизации. Универсальный способ контейнирования - объятия.
Для взрослого человека может быть достаточно разговора, внимания. Ему важно получить сигнал: «Я не один, обо мне позаботятся, я могу не беспокоиться о своей безопасности». Для ребенка это особенно важно, поскольку переживать фрустрацию и одновременно заботиться о безопасности невозможно. А чувство незащищенности мешает ему развиваться.
Вообще, у ребенка два основных состояния: «хочу к маме» и «мама рядом, как все вокруг интересно». Когда ребенок находится рядом с родителями, например на прогулке в парке, он занят исследованием мира. Но если вдруг родителей рядом не оказывается - он прекращает исследование до тех пор, пока родители не найдутся и контакт с ними не восстановится.
Когда человек испытывает стресс, происходит мобилизация всех ресурсов организма
То же относится и ко всему детству в целом. Как только ребенок «насыщается» отношениями со своим взрослым, он отправляется в самостоятельную жизнь. Цель родителя - стать ненужным ребенку. Чтобы ребенок научился справляться с трудностями без взрослого и, со временем, мог сам строить отношения со своими детьми.
Когда человек испытывает стресс, происходит мобилизация всех ресурсов организма. Чтобы увеличить шансы на успех, все системы начинают работать на повышенных оборотах. Но длительное пребывание в таком состоянии невозможно, поэтому после каждой мобилизации, чтобы гормоны стресса ушли из крови, необходима демобилизация, расслабление.
Если успех достигнут, демобилизация происходит за счет радостных переживаний, вызывающих расслабление. Если же получить задуманное не удалось, ребенок переживает фрустрацию, и в таком случае демобилизация возможна только через контейнирование: агрессия трансформируется в печаль через плач. Мы попадаем в объятия близкого человека, через слезы и печаль принимаем ситуацию. Тело расслабляется, появляется чувство усталости, успокоения.
Только близкие отношения дают возможность справиться с фрустрацией без потерь
Без контейнирования ребенок лишен возможности демобилизоваться, он застревает в состоянии стресса, становится напряженным, недоверчивым, у него повышается уровень тревожности, агрессивности. Чтобы выдерживать постоянное давление негативных эмоций, он может либо пойти по пути снижения эмоциональной чувствительности, либо вообще не мобилизовываться.
Наращивая защитный «панцирь», чтобы не чувствовать боль и обиду, он лишается и позитивных переживаний, а успокоения это все равно не приносит, потому что только контейнирование, только близкие отношения дают возможность справиться с фрустрацией без потерь. А отказ от мобилизации делает человека апатичным, безвольным, безответственным. Ребенок, выбравший этот путь, даже не пытается достичь цели, самое незначительное затруднение на пути повергает его в отчаяние.
Если же ребенок получает поддержку взрослого, он может переживать сильные стрессы, не разрушаясь, не приобретая патологических черт характера, накапливает позитивный опыт переживания неудач и учится извлекать уроки из собственных ошибок.
Но вот расшифрованная надпись на глиняном горшке, найденном в развалинах Вавилона: «Молодежь растленна до глубины души. Молодежь злокозненна и нерадива и не походит на молодежь наших дней. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру и донести ее до наших далеких потомков». Неизвестный автор поделился своей тревогой за 3000 лет до н.э. А нынешние школьники — они какие? Об этом рассказывает психолог Людмила Петрановская .
— Яркие портреты формируются после исторических катаклизмов. Представим себе альпийский луг, где цветут самые разные цветы. Это нормальное состояние общества: семьи разные и дети. Когда происходит мощная историческая травма — война, массовые репрессии, массовая депортация, — по этому лугу проходит газонокосилка, превращает его в стерню: уже не поймешь, где лютик, где мак, где ромашка. У следующего поколения появляются однотипные семейные ситуации: после войны чуть ли не в каждой семье — отсутствующий папа, переутомленная мама с отмороженными чувствами… Начиная с третьего поколения эта ситуация размывается, и личные обстоятельства начинают играть большую роль. К четвертому поколению последствия травмы в целом стираются. Снова нарастает травка, зацветают цветы.
Травматичными были 90-е годы. Они несопоставимы с войной, тем не менее уровень жизни катастрофически упал, люди оказались дезориентированы. И поколение детей начала 90-х, мне кажется, больше всего травмировано выражением беспомощности на лицах родителей, их неуверенностью в завтрашнем дне. Отсюда у детей этого поколения — неуверенность и социальная пассивность: хочу, чтобы все было, но не знаю, что для этого делать. И дефицитарность мира: у других всего больше, у других все лучше…
— А может, наоборот, их разбаловали родители, которые вкалывали, как лошади, чтобы у ребенка всегда все было?
— У меня тоже было время, когда я не могла купить старшему мороженое, а «сникерс» мы резали на всю семью. А в жизни младшей этого вообще не было — и, казалось бы, она должна быть более избалована. А на самом деле — наоборот: сейчас те, кому 14—15 лет, уже интересуются благотворительностью, они в гораздо меньшей степени потребители. Они готовы всем все отдать. Дело не в избалованности, а в травмированности: родители-добытчики психологической безопасности сами не имели и детям дать не могли. Дети и подростки начала 90-х — гораздо более неуверенные. Следующее поколение спокойнее, легче относится к ограничениям (не считая, конечно, детей в особых обстоятельствах: скажем, приемные родители другое рассказывают). Сейчас вот этих переживаний — у кого какие джинсы, у кого какой телефон — очень немного осталось.
— Зато есть другие факторы, которые влияют на это поколение. Изменилась информационная среда, прилепила детей к телевизору и компьютеру, отвлекла от книги.
— Для нас отношения этих детей с информационной средой — черный ящик. Мы здесь похожи на курицу, которая высидела утят и теперь в панике мечется по берегу. Мы не особенно понимаем, что они там делают, насколько им там безопасно. Недавно родители жаловались мне на встрече, что дети не читают. А я напомнила им про Фамусова, который был очень озабочен тем, что дочь его читает романы. Родители говорят: «Ну это же зависимость!» А когда вы Толкиена читали в 12 лет, а его бы у вас кто-то отнял, — ваша реакция отличалась бы от ломки? Компьютер тоже дает возможность пожить в параллельной реальности.
Мы не очень понимаем характер их общения. Вроде бы они общаются меньше, но, с другой стороны, — общаются непрерывно. В каком-то смысле они и футбол смотрят вместе, и на каникулы не расстаются, хотя могут быть в разных странах. Они все равно обмениваются шутками и фотками. Это общение другого качества, но нельзя сказать, лучше оно или хуже.
Читайте также:
Есть вопрос безопасности. Можно увидеть кучу всякой дряни, нажав пару кнопок. С другой стороны, в нашем детстве тоже кто-то какие-то картинки показывал. Вопрос в том, чтобы у ребенка был понимающий взрослый. Он сумеет объяснить, что порно, скажем, смотреть не надо не потому, что увидишь что-то не то, а потому, что в жизни все устроено не так: и отношения между людьми, и секс не так устроен, а в силу ограниченности опыта можно этого не понять.
— А еще эти дети совершенно не слушают взрослых, учителей в грош не ставят.
— Если дети не слушаются чужих взрослых (а не вообще любых взрослых) — это само по себе прекрасно. Это показывает, что у человека нормальная привязанность к своим, нормальная ориентировочная реакция: «Своих слушаюсь, чужих нет — по крайней мере, пока они не покажут мне, что им можно доверять». Учитель должен показать ребенку, что он достоин доверия, тогда дальше все идет нормально. А если он показывает, что он источник насилия, а не защиты и заботы, то дети ведут себя соответственно.
— Дети отупели? Пусть на себя посмотрят.
— Вузовские преподаватели жалуются, что качество подготовки абитуриентов упало. Дети стали хуже учиться?
— Тут очень много факторов. И то, что самые сильные уезжают, не доходят до этих преподавателей. И то, что образование у нас на глазах перестало быть социальным лифтом, что его очень сильно дискредитирует и мотивацию снижает. Когда мы смотрим на парламент, наполненный спортсменками и чьими-то любовницами, дети понимают, что карьера не имеет никакой связи с образованием. И это не вызывает острого желания учиться. Образование не ощущается как нечто полезное. Моя знакомая, которая вернулась из Германии, где училась на юриста после российского вуза, говорит: там никто не верит, что у нас на экзамене надо знать текст закона наизусть. Зачем его учить — вот же он лежит? Можно знать закон наизусть, а потом не понимать, как быть с конкретным делом. А там — десятки кейсов, хитроумных, специально подобранных, набитых непростыми противоречивыми ситуациями. Все образование построено на работе с конкретными кейсами и их обсуждении. Для студентов это сложно, они месяцами работают по 14 часов в сутки без выходных, чтобы получить диплом, но у них нет ощущения, что они занимаются дурью, что это издевательство. Дети не дураки, они все понимают, и если предлагают бессмыслицу, это очень отрицательно сказывается на их мотивации.
— Как лечить-то это все?
— Революция? Я не знаю, какой еще может быть ответ, когда не работают социальные лифты. А из мирных способов: не выносить мозг учителям, и они многое устроят. Вообще образованию не нужна такая степень контроля и регламентации. В Москве, а за ее границами — тем более, сейчас частную школу создать невозможно: не потому, что нет желающих, а потому, что так много регламентирующих и контролирующих инстанций, что миссия невыполнима. Зачем это? Государство должно контролировать безопасность на самом базовом уровне, чтобы никто не открывал частную школу в подвале с крысами и не учил колоть героин. Все остальное может быть по-разному. Пусть родители выбирают: ведь у детей очень разные потребности в образовании, пусть для каждой потребности будет возможность. В конце концов, люди платят за это деньги в виде налогов, почему у них нет возможности выбирать подходящую услугу для своего ребенка. Мне кажется, что если бы от школы отстали, это было бы огромным плюсом.
— Получается: отстаньте от детей, с ними все в порядке? Чините свое общество?
— Ну… да. Проводили же в Америке, где школы очень разные, исследования, пытались отличить хорошие школы от плохих. И выяснили, что не важно, в каком районе школа находится, насколько она богата, большая она или маленькая, какие у нее программы — классические, с латынью и древнегреческим, или ультрасовременные. Важно другое. Во-первых, автономия школ — каждая со своими правилами, границами, стратегией. Второе: активное участие родителей в определении этой стратегии, сотрудничество с родителями, но сотрудничество не как с заказчиками химчистки — вот мы вам чумазенького привели, а вы нам чистенького верните, — а творческое и материальное их участие в попечительском совете. Третий фактор — отношения учителей с учениками: уважение, внимание, интерес. Эти три фактора делают школу успешной независимо от того, обычная это школа в спальном районе или дорогая частная.
Людмила Петрановская - удивительный человек. Несмотря на то что своей целью она видит помощь детям, оставшимся без родителей, она по факту помогает многим родителям лучше понимать суть воспитания и выстраивать гармоничные отношения с детьми, не только с приемными, но в первую очередь с собственными. В статье вы можете узнать о ее биографии, книгах и ознакомиться с самыми актуальными идеями и мыслями, которые она высказывает.
Людмила Петрановская: биография
Родилась 20 апреля 1967 года в Узбекистане. По первому образованию филолог, психологическое образование получила в Институте психоанализа, специализируется на семейном консультировании и психодраме. В 2002 году ей присуждают премию Президента РФ в сфере образования. В 2012 году Людмила Петрановская создает институт развития семейного устройства для детей-сирот. Институт является общественной организацией, цель которой - подготовка специалистов в этой сфере. Для психолога важно, чтобы дети, оставшиеся без родителей, не попадали в интернат, так как это совершенно ненормальный мир.
В широких кругах Людмила Петрановская, фото которой можно увидеть ниже, стала известна благодаря своим книгам, посвященным вопросам воспитания детей. Книги написаны с целью помочь приемным родителям, но и родители не приемных детей находят в них очень много ценного для себя.
Книги Петрановской
Воспитание, родители, взаимоотношения - круг вопросов, которые исследует Людмила Петрановская. Дети - основная тема ее книг. Самые популярные работы: «Если с ребенком трудно», «Что делать, если», «Дитя двух семей», «Минус один? Плюс один!», «Тайная опора: привязанность в жизни ребенка», «В класс пришел приемный ребенок».
Кроме этого, она ведет ЖЖ, много пишет о разном: о тренингах личностного роста, об их сомнительной пользе и технике безопасности, о травме поколений, о новых навыках в комплекте со старыми представлениями и к чему это приводит, об эмоциональном выгорании родителей и многом другом полезном, актуальном, задевающем за живое. В небольшой статье невозможно охватить все творчество этого удивительного человека, поговорим об одной актуальной теме, которую поднимает Людмила Петрановская. Ее не принято обсуждать, но она порождает большое количество проблем.
Эмоциональное выгорание у родителей
Хотите узнать больше?
Всем родителям, настоящим или только планирующим начать реализовывать себя в этой роли, хотелось бы порекомендовать обязательно прочесть книги, которые написала Петрановская Людмила. Вы найдете для себя много полезного, какие-то сложные вещи окажутся гораздо проще и легче.
Кроме этого, стоит подписаться на живой журнал психолога, где она регулярно делится своими мыслями и рассказывает о проектах. В социальной сети «ВКонтакте» есть ее неофициальная группа, где собрано много интересной и полезной информации о воспитании, которую дает Людмила Петрановская. Психология - тема, которая в ее подаче становится более простой и понятной.
Также психолог периодически проводит семинары для родителей, где можно получить важную информацию о том, как вырастить ребенка счастливым, но при этом не потерять себя, где найти маме силы и многое другое, задать вопросы тренеру лично. Проводит она их не только в Москве, но и в других крупных городах России. Например, не так давно семинары проходили в Красноярске и Новосибирске. Также есть возможность попасть на онлайн-лекции, которые читает Петрановская Людмила.
О том, что так волнует многих родителей: о кризисах разного возраста, о поддержке приемных семей, об определении готовности ребенка к школе, о контроле за детьми в соцсетях и о многом другом
Наше общество не готово к тому, чтобы дать детям возможность рисковать
Мы поговорили с Людмилой Владимировной Петрановской и Анной Сошинской о том, что так волнует многих родителей: о кризисах разного возраста, о поддержке приемных семей, об определении готовности ребенка к школе, о контроле за детьми в соцсетях и о многом другом.
Как можно кратко и емко ответить на вопрос: если с ребенком трудно, то… что делать маме?
Л. В. Петрановская: Прежде всего, успокоиться и подумать. Если с ребенком трудно, то чаще всего ребенку в этот момент еще труднее. Во-вторых, ответ лежит, скорее всего, в области отношений, а не в области поведения. Для того чтобы подумать об отношениях и как их улучшить, нужно сделать паузу, выдохнуть, перестать бороться. Прежде всего нужно выйти из состояния войны. Возможно, успокоиться не всегда получится, потому что родители всегда переживают за ребенка. Нужно перестать смотреть на ребенка как на противника.
Одна из распространенных трудностей, с которыми сталкивается мама, - детские протесты. Особенно в возрасте 2-3 лет. Ребенок упирается, не хочет ложиться спать, идти гулять, твердит на всё: «Не хочу, не буду». Что делать родителям?
Л. В. Петрановская: Это естественный период развития. Детские протесты говорят о том, что ребенок вполне нормально развивается. Не стоит расценивать это поведение как родительскую ошибку в воспитании. Это закономерный процесс развития: ребенок проходит сепарационный кризис.
Ребенок так себя ведет не потому, что хочет отравить нам жизнь, это его задача развития.
В какой-то момент он должен осознать, что он - отдельная личность, хочет чего-то отдельного.
Анна Сошинская: Я для себя решила однажды, что ребенок имеет право на протест, на обиду, на возмущение. А значит, я буду принимать это, а потом уже разбираться, что с этим делать. В этот момент я могу ребенку только посочувствовать, потому что ему в этот момент плохо, он недоволен, он протестует. На мой взгляд, главное - это принятие. Бороться бесполезно. Принимаешь, а потом разбираешься в причинах.
Большинство мам сталкиваются с такой проблемой: в возрасте 2–3 лет малыш превращается в ребенка-оборотня. То есть с мамой он ведет себя отвратительно, капризничает, показывает свой характер, а на людях ведет себя как примерный малыш.
Л. В. Петрановская: Когда ребенок на людях, все его силы тратятся на то, чтобы удерживать себя в рамках нормального поведения, оттормаживая огромное количество спонтанных импульсов.**
Развитие - оно не про то, чтобы делать чего-то больше, оно прежде всего про то, чего не делать.
По мере созревания психики ребенок учится оттормаживать огромное количество спонтанных импульсов, он начинает не просто размахивать ручками, а целенаправленно тянуться за игрушкой, не просто бесцельно скакать и бегать, а осваивать какой-то навык. И вот это оттормаживание требует огромного количества психических сил. Поэтому, если ребенок где-то на людях, в гостях изо всех сил старался, то в какой-то момент у него эти силы заканчиваются. И когда он остается один на один с мамой, он расслабляется, больше не хочет сдерживаться и сбрасывает это напряжение.
Ребенок по мере роста научится контролировать свои эмоции.
От трехлеток перейдем к дошкольникам. Самый главный вопрос родителей: как понять, что ребенок готов идти в школу?
Л. В. Петрановская: Начнем с того, что мы имеем в виду под словом школа. Насколько то, что происходит внутри школы, предъявляет достаточно высокие требования к оттормаживанию?
До 7 лет у ребенка не созревают участки мозга, отвечающие за так называемое волевое поведение.
Импульсивное - это полевое поведение, захотел - схватил. И такое поведение - основное до 7 лет. А волевое поведение (мало ли, что я хочу, нужно делать то, что нужно) требует созревания определенных участков в коре головного мозга, и они созревают как раз в возрасте 7 лет.
Поэтому, если в школе допустимо, к примеру, когда ты устал - полежать на ковре, а потом вскочить и пойти, когда захотел в туалет - пойти, никого не спрашивая, захотел покричать - покричал... Если заведение с такими правилами будет называться школой, то пожалуйста, ребенка можно отправить туда хоть в три года. В некоторых странах существуют школы с такими правилами.
Но если это традиционная школа, где нужно соблюдать дисциплину, внимательно сидеть в течение всего урока, то до 7 лет ребенку делать там нечего.
Анна Сошинская: На самом деле я в свое время совершила большую ошибку. Я отдала своего ребенка в школу в 6 лет. Мне хотелось, чтобы она попала к определенному учителю, это частая мотивация у родителей. Теперь я жалею, потому что поняла, что ребенок был абсолютно не готов к таким волевым усилиям быть усидчивым, воспринимать материал.
А когда вы это поняли?
Анна Сошинская: Практически сразу. В первом классе я стала это замечать. Причем, прежде чем отправить ребенка в школу, мы встретились с этой учительницей, она поговорила с ним, сказала, что ребенок готов. Но в школе ребенок оказался в такой стрессовой ситуации, что не мог написать ни одной фразы без ошибок, даже переписать и списать. Потребовалось немало времени, чтобы исправить это, причем так, чтобы его при этом не утомить. За спешкой и желанием отдать ребенка в хорошую школу к хорошему педагогу стояло то, что я сама ввела ребенка в состояние стресса. Даже несмотря на то, что ребенок уже на тот момент проявлял интеллектуальные способности.
Л. В. Петрановская: А дальше у ребенка начинают включаться неудача, неуверенность в себе, возникают отрицательные ассоциации со школой. Созревание как раз происходит в период от 6 до 7 лет.
Отношение к школе должно быть таким, что «все там будем», поэтому некуда спешить.
Конечно, дети все разные. Девочки, например, более усидчивые, организованные. Созревание у них происходит раньше.
К вопросу о мальчиках и девочках. Нужно ли соблюдать все эти гендерные шаблоны при воспитании: объяснять мальчику, что он не должен обижать девочек, должен уступать и так далее? Складывается ощущение, что к мальчикам предъявляются более строгие требования, чем к девочкам. Девочка априори слабее, и если ее обижают, то виноват всегда мальчик. Правильно ли это?
Л. В. Петрановская: Тенденция, что девочкам запрещено быть сильными, а мальчикам запрещено быть чувствительными, сложилась уже давно. Поэтому у них разные зоны запретов. Мальчику запрещено быть слабым и чувствительным. А девочке запрещено проявлять себя, быть яркой, сильной, независимой. Это сложившиеся стереотипы.
Анна Сошинская: Здесь роль играют и семейные традиции, как устроено распределение ролей в семье. Если папа моет посуду и это в семье считается нормой, то, соответственно, ребенок это перенимает.
Л. В. Петрановская: Если говорить о гендерном воспитании, то тут вопрос в том, про что оно. Про поддержку сильных сторон или оно про запреты? Вы можете говорить девочке, что она красивая, чувствительная, тонкая, эмоциональная в позитивном ключе, объяснять, что это ее сильные стороны, то, чем наградила ее природа. Есть и обратная сторона: говорить ей, что раз она девочка, то не должна залезать на дерево, бегать, громко говорить и тому подобное.
Возникает вопрос: почему? Ведь можно залезать на дерево и быть при этом красивой, чувствительной и эмоциональной.
То же самое и про мальчиков: можно внушать ему, что он сильный, смелый, не имеет права проявлять слабость, но при этом он может поплакать, если больно.
Я не сторонник того, чтобы сводить воспитание девочек и мальчиков к одному знаменателю. Разница между людьми больше, чем разница гендерная. Разница между двумя индивидуумами может быть ярче, чем их гендерная разница.
Важно, чтобы ребенок видел свою индивидуальность, а не принадлежность к полу.
Анна Сошинская: Для меня как для матери очень важно, чтобы мои дочери получили образование и крепко стояли на ногах, потому что как это ни странно, но за семью отвечает женщина. Зачастую, в условиях парадигмы нашего общества, многое лежит на женских плечах. Очень здорово, когда рядом хороший супруг, партнер по жизни. Но не всегда так бывает, поэтому нужно рассчитывать на свои силы.
Я уделяю больше внимания развитию дочек, так как им, на мой взгляд, по жизни приходится намного труднее.
Им нужно больше навыков, больше времени, внимания, потому что впереди их ждет сложная жизнь. Возможно, я не права, но мне кажется, что стереотип «а зачем, выйдет замуж - и все будет у нее хорошо» не всегда себя оправдывает. Я не сторонница этой теории.
Подростки. О наболевшем. «Группы смерти» постоянно обсуждают в Интернете. Нужно ли родителям контролировать детей в Интернете: следить за их соцсетями, подглядывать в телефон, следить, с кем они общаются. Или все-таки это нарушение границ личного пространства?
Л. В. Петрановская: Честно признаться, у меня самой нет ответа на этот вопрос. С одной стороны, такой мелочный контроль противоречит задаче обретения ребенком субъектности, самостоятельности и независимости. С другой стороны, мы не готовы к тем формам воздействия, которые сейчас есть, мы не знаем, что с этим делать.
Многие до сих пор не понимают, как через Интернет можно довести до самоубийства.
Вряд ли мы найдем человека, который определенно ответит на этот вопрос. Родители стараются, пробуют, ошибаются. Это очень сложный и тонкий момент. Важно наладить доверие в отношениях с ребенком.
Анна Сошинская: Я никогда не контролировала своих детей. У меня всегда была внутренняя убежденность, что у меня с детьми есть дружеский контакт. Я всегда им повторяю одну и ту же фразу: что нет ничего такого, за что можно было бы сказать «Мама меня убьет». Такого не может быть, я всегда все приму, потому что я их люблю. Что бы ни произошло, всегда можно прийти ко мне. И у меня были случаи, когда приходили с очень непростыми вопросами, главное, чтобы у детей не было страха и они ощущали дружескую поддержку со стороны родителей. Если удается выстроить такие дружеские отношения, то у родителей будет полная уверенность, что их ребенок не занимается наркоманией, алкоголизмом. Я могу ошибаться, но это мой опыт воспитания троих детей. Они уже взрослые и состоявшиеся, моя теория доверия и понимания сработала.
То есть главное - изначально построить отношения на доверии?
Анна Сошинская: Абсолютно! Ребенок должен понимать, что есть близкий человек, к которому можно прийти и рассказать все, что он всегда выслушает, поддержит, сделает все возможное, чтобы найти выход в той или иной ситуации.
Я, к примеру, не представляю себе, как я залезаю в социальные сети своих детей, даже в аккаунт девятилетнего ребенка.
Я принципиально не завожу страничку в «ВКонтакте», потому что не хочу волноваться.
Я решила сама для себя, что у моих детей есть своя зона, о которой мне не надо знать. И я должна знать только то, с чем они готовы ко мне прийти. Если я вижу, что мои дети во всем, что не касается соцсетей, абсолютно адекватны, то зачем мне этот лишний контроль и переживания.
Л. В. Петрановская: Соглашусь с этим. Но, с другой стороны, все не так радужно, потому что у подростков все-таки есть некая потребность к участию в опасных действиях. И речь не только про то, что они выпили в компании или станцевали на столе.
У них есть потребность в инициации на уровне коллективного бессознательного, потребность испытать себя, они чувствуют потребность разговора с по-настоящему серьезными опасностями, даже со смертью.
Так было всегда. Так жило человечество сотни тысяч лет, когда переход от детства ко взрослой жизни был связан с инициацией, с испытанием, с чем-то тяжелым, болезненным и опасным. Это служило показателем того, что ты можешь выжить, преодолеть страх, боль, усталость.
Наше общество не готово к тому, чтобы дать детям возможность рисковать. Была б наша воля, мы бы засунули их в вакуум или ватой замотали, чтобы ничего с ними не случилось. А потребность к приключениям у них внутри.
И тут происходит следующее: чем больше мы их контролируем, тем больше они прячутся и скрывают что-то.
В итоге они могут натворить дел, которые порой заканчиваются трагически. Такие ситуации бывают и у тех детей, у которых хорошие отношения с родителями, они друг другу доверяли - и вдруг ребенок натворил черт знает что. И хорошо, если жив остался.
Это все не так просто. Когда после случаев с суицидом начинают говорить, что родители виноваты, они не занимались своими детьми, то это не совсем так. Дети в этом возрасте очень внушаемы, уязвимы, депрессивны, тревожны. И простым контролем эту проблему не решить. Нужно смотреть за состоянием ребенка, больше разговаривать с ним, если его что-то тревожит. Подростки - это сложно. И тут нет простых рецептов.
У меня неоднозначное отношение к тому, что во всем винят родителей, потому что не все так просто.
Надо ли вести детей к психологу, если возникают какие-то проблемы у ребенка, он не хочет делиться с мамой тем, что с ним происходит?
Л. В. Петрановская: Это довольно разумно. Но не под предлогом «ты такой плохой, иди к психологу». Нужно найти ему человека, с которым он в безопасной обстановке может поговорить о своих чувствах. Потому что часто с родителями они не говорят не потому, что родители плохо к ним относятся, не уважают, не любят, а потому что они боятся родителей ранить, расстроить их, разочаровать.
Неужели они смогут открыться совершенно чужому человеку?
На мой взгляд, многим подросткам необходима помощь психолога.
А вызвать у ребенка доверие - это профессиональная задача психолога.
К нам в редакцию однажды написала женщина, которая на внушительном сроке потеряла ребенка. И она сетовала, почему же ей в детстве никто не передал опыт потери близкого, не рассказал про то, что делать, когда это происходит, как это пережить. А стоит ли ребенка в детстве вообще знакомить с темой смерти?
Л. В. Петрановская: Жизнь не обходит, к сожалению, эту тему. Есть пожилые бабушки, близкое окружение семьи, семьи друзей, домашние животные. Я с трудом могу себе представить, что человек вырастает, никогда не испытав потери.
Анна Сошинская: Потери не всегда могут быть связаны со смертью. Бывают разлуки, ссоры с родителями, друзьями. Это своего рода репетиция, которая морально готовит. Человек ведь не живет в вакууме. В этих случаях человек испытывает похожие чувства. Переезд друга может вызвать похожие чувства, так как не факт, встретится ли человек с этим другом еще раз.
Л. В. Петрановская: Жизненный опыт учит преодолевать такие ситуации. Он учит пониманию, что да, сейчас тебе очень плохо, не хочется жить, но ты уже знаешь, ведь было так несколько раз в жизни, но жизнь продолжается - и ты снова можешь радоваться.
Наш колумнист, мама двух приемных детей Маргарита Суханкина на нашем сайте регулярно рассказывает про свой опыт, про адаптацию детей, их воспитание. Анна, а существуют ли вообще какие-то сообщества для приемных родителей, проводятся ли лекции, где их, скажем так, сопровождают в этом непростом деле?
Анна Сошинская: Такие сообщества для поддержки приемных родителей, конечно, существуют. Но это больше похоже на дружественный круг, где тебя похлопают по плечу и скажут: «Не переживай, все будет хорошо», нежели профессиональная помощь. У нас достаточно таких организаций, по крайней мере, в крупных городах они есть. И зачастую они могут помочь родителям с решением какого-либо вопроса. Эти организации обычно не афишируют свою деятельность, потому что это достаточно узкий круг людей, у которых есть свои особенные проблемы.
Наш фонд занимается тем, чтобы в максимальном количестве городов родители, имея проблему, знали, куда можно обратиться за помощью и желательно бесплатно.
Хочется закончить нашу беседу на позитивной ноте. И задать несколько необычный вопрос! Людмила Владимировна, можно ли у ребенка развить чувство юмора или это какое-то врожденное качество?
Л. В. Петрановская: Чувство юмора - это индивидуальная черта. Если в семье принято шутки шутить, то ребенок слышит это и шутит сам. Если не слышит, то и не шутит. Часто бывает, что родители как-то подкалывают, шутят с ребенком, а он не понимает и даже обижается. Так что важно соблюдать грань «шуточности».
И, конечно, не могу не спросить о ваших планах по поводу книг!
Л. В. Петрановская: Планы есть. Я до сих пор не написала книгу, которую давно собиралась написать - про травму привязанности. Ее все ждут, а я никак не напишу. Для этого мне нужно полгода покоя, которого у меня нет. Еще мечтаю написать книгу про процесс адаптации детей в приемной семье, про школу… опубликовано
Кто не ловил себя на мысли: «А вот в наше время…»? Дети больше читали, больше общались, больше учились… И вообще - были другими. Так ли это? С чем связан неизменный конфликт отцов и детей, поколения прошлого и нынешнего? Интересное мнение Людмилы Петрановской, семейного психолога и специалиста по семейному устройству детей-сирот.
— Яркие портреты формируются после исторических катаклизмов. Представим себе альпийский луг, где цветут самые разные цветы. Это нормальное состояние общества: семьи разные и дети. Когда происходит мощная историческая травма — война, массовые репрессии, массовая депортация, — по этому лугу проходит газонокосилка, превращает его в стерню: уже не поймешь, где лютик, где мак, где ромашка. У следующего поколения появляются однотипные семейные ситуации: после войны чуть ли не в каждой семье — отсутствующий папа, переутомленная мама с отмороженными чувствами… Начиная с третьего поколения эта ситуация размывается, и личные обстоятельства начинают играть большую роль. К четвертому поколению последствия травмы в целом стираются. Снова нарастает травка, зацветают цветы.
Травматичными были 90-е годы. Они несопоставимы с войной, тем не менее уровень жизни катастрофически упал, люди оказались дезориентированы. И поколение детей начала 90-х, мне кажется, больше всего травмировано выражением беспомощности на лицах родителей, их неуверенностью в завтрашнем дне. Отсюда у детей этого поколения — неуверенность и социальная пассивность: хочу, чтобы все было, но не знаю, что для этого делать. И дефицитарность мира: у других всего больше, у других все лучше…
— А может, наоборот, их разбаловали родители, которые вкалывали, как лошади, чтобы у ребенка всегда все было?
— У меня тоже было время, когда я не могла купить старшему мороженое, а «сникерс» мы резали на всю семью. А в жизни младшей этого вообще не было — и, казалось бы, она должна быть более избалована. А на самом деле — наоборот: сейчас те, кому 14—15 лет, уже интересуются благотворительностью, они в гораздо меньшей степени потребители. Они готовы всем все отдать. Дело не в избалованности, а в травмированности: родители-добытчики психологической безопасности сами не имели и детям дать не могли. Дети и подростки начала 90-х — гораздо более неуверенные. Следующее поколение спокойнее, легче относится к ограничениям (не считая, конечно, детей в особых обстоятельствах: скажем, приемные родители другое рассказывают). Сейчас вот этих переживаний — у кого какие джинсы, у кого какой телефон — очень немного осталось.
— Зато есть другие факторы, которые влияют на это поколение. Изменилась информационная среда, прилепила детей к телевизору и компьютеру, отвлекла от книги.
— Для нас отношения этих детей с информационной средой — черный ящик. Мы здесь похожи на курицу, которая высидела утят и теперь в панике мечется по берегу. Мы не особенно понимаем, что они там делают, насколько им там безопасно. Недавно родители жаловались мне на встрече, что дети не читают. А я напомнила им про Фамусова, который был очень озабочен тем, что дочь его читает романы. Родители говорят: «Ну это же зависимость!» А когда вы Толкиена читали в 12 лет, а его бы у вас кто-то отнял, — ваша реакция отличалась бы от ломки? Компьютер тоже дает возможность пожить в параллельной реальности.
Мы не очень понимаем характер их общения. Вроде бы они общаются меньше, но, с другой стороны, — общаются непрерывно. В каком-то смысле они и футбол смотрят вместе, и на каникулы не расстаются, хотя могут быть в разных странах. Они все равно обмениваются шутками и фотками. Это общение другого качества, но нельзя сказать, лучше оно или хуже.
Есть вопрос безопасности. Можно увидеть кучу всякой дряни, нажав пару кнопок. С другой стороны, в нашем детстве тоже кто-то какие-то картинки показывал. Вопрос в том, чтобы у ребенка был понимающий взрослый. Он сумеет объяснить, что порно, скажем, смотреть не надо не потому, что увидишь что-то не то, а потому, что в жизни все устроено не так: и отношения между людьми, и секс не так устроен, а в силу ограниченности опыта можно этого не понять.
— А еще эти дети совершенно не слушают взрослых, учителей в грош не ставят.
— Если дети не слушаются чужих взрослых (а не вообще любых взрослых) — это само по себе прекрасно. Это показывает, что у человека нормальная привязанность к своим, нормальная ориентировочная реакция: «Своих слушаюсь, чужих нет — по крайней мере, пока они не покажут мне, что им можно доверять». Учитель должен показать ребенку, что он достоин доверия, тогда дальше все идет нормально. А если он показывает, что он источник насилия, а не защиты и заботы, то дети ведут себя соответственно.
— Дети отупели? Пусть на себя посмотрят.
— Вузовские преподаватели жалуются, что качество подготовки абитуриентов упало. Дети стали хуже учиться?
— Тут очень много факторов. И то, что самые сильные уезжают, не доходят до этих преподавателей. И то, что образование у нас на глазах перестало быть социальным лифтом, что его очень сильно дискредитирует и мотивацию снижает. Когда мы смотрим на парламент, наполненный спортсменками и чьими-то любовницами, дети понимают, что карьера не имеет никакой связи с образованием. И это не вызывает острого желания учиться. Образование не ощущается как нечто полезное. Моя знакомая, которая вернулась из Германии, где училась на юриста после российского вуза, говорит: там никто не верит, что у нас на экзамене надо знать текст закона наизусть. Зачем его учить — вот же он лежит? Можно знать закон наизусть, а потом не понимать, как быть с конкретным делом. А там — десятки кейсов, хитроумных, специально подобранных, набитых непростыми противоречивыми ситуациями. Все образование построено на работе с конкретными кейсами и их обсуждении. Для студентов это сложно, они месяцами работают по 14 часов в сутки без выходных, чтобы получить диплом, но у них нет ощущения, что они занимаются дурью, что это издевательство. Дети не дураки, они все понимают, и если предлагают бессмыслицу, это очень отрицательно сказывается на их мотивации.
— Как лечить-то это все?
— Революция? Я не знаю, какой еще может быть ответ, когда не работают социальные лифты. А из мирных способов: не выносить мозг учителям, и они многое устроят. Вообще образованию не нужна такая степень контроля и регламентации. В Москве, а за ее границами — тем более, сейчас частную школу создать невозможно: не потому, что нет желающих, а потому, что так много регламентирующих и контролирующих инстанций, что миссия невыполнима. Зачем это? Государство должно контролировать безопасность на самом базовом уровне, чтобы никто не открывал частную школу в подвале с крысами и не учил колоть героин. Все остальное может быть по-разному. Пусть родители выбирают: ведь у детей очень разные потребности в образовании, пусть для каждой потребности будет возможность. В конце концов, люди платят за это деньги в виде налогов, почему у них нет возможности выбирать подходящую услугу для своего ребенка. Мне кажется, что если бы от школы отстали, это было бы огромным плюсом.
— Получается: отстаньте от детей, с ними все в порядке? Чините свое общество?
— Ну… да. Проводили же в Америке, где школы очень разные, исследования, пытались отличить хорошие школы от плохих. И выяснили, что не важно, в каком районе школа находится, насколько она богата, большая она или маленькая, какие у нее программы — классические, с латынью и древнегреческим, или ультрасовременные. Важно другое. Во-первых, автономия школ — каждая со своими правилами, границами, стратегией. Второе: активное участие родителей в определении этой стратегии, сотрудничество с родителями, но сотрудничество не как с заказчиками химчистки — вот мы вам чумазенького привели, а вы нам чистенького верните, — а творческое и материальное их участие в попечительском совете. Третий фактор — отношения учителей с учениками: уважение, внимание, интерес. Эти три фактора делают школу успешной независимо от того, обычная это школа в спальном районе или дорогая частная.
